Нелегалка. Как молодая девушка выжила в Берлине в 1940–1945 гг. - Мария Ялович-Симон

Мне очень хотелось больше и подробнее узнать о времени непосредственно после освобождения и о пятидесятых годах, но мама не была готова к такому рассказу. Эта часть жизни запомнилась ей не столь ярко, как предшествующие годы, да и сил уже не хватало.

Передо мной встает вопрос, почему она записала свои воспоминания так поздно. “Если я что-то сообщаю, то правдиво, а о многом вообще можно рассказать только через полвека”, – однажды заметила она в ходе лекции. Диктовки в самом деле носили лекционный характер и занимали, как правило, академический час.

Не в пример упомянутому докладу в Айзенштадте, мама диктовала воспоминания, сознательно избегая привлекать литературу по теме и сопоставлять свои воспоминания с другими источниками, опубликованными или сохранившимися в архивах. Она говорила:

Впрочем, мысль записать воспоминания занимала ее еще во время гонений; без бумаги и ручки она мысленно вела дневник, снова и снова редактировала возникшие в голове тексты, чтобы лаконичнее и точнее запечатлеть в памяти пережитое, в особенности события после 22 июня 1942 года.

В тот день – понедельник, 22 июня – мама избежала ареста гестапо и стала “нелегалкой”. Я нарочно беру это слово в кавычки, потому что она не раз подчеркивала при мне, что считает понятие нелегальность, незаконность сомнительным, “ведь незаконным было величайшее техническое массовое убийство в истории человечества; в конце концов, каждый имеет право на жизнь. Незаконны, нелегальны были нацисты, а не я”.

Интересно, что это понятие порой использовали и сами нелегалы; так, например, друг моей мамы, Фриц Гольдберг, после ареста[63]. Сама она прибегла к этому понятию, когда еще под девичьей фамилией в начале октября 1945 года написала в биографии, приложенной к ходатайству о признании ее жертвой фашизма: “ [я] избежала […] ареста. Не принадлежала к числу тех, чей туго набитый бумажник обеспечивал хорошо подготовленный переход на нелегальное положение”[64].

Эта “нелегальность” продолжалась около трех лет, “нормальная жизнь” началась лишь после того, как в конце августа 1945 года мама босиком, с тележкой, в которой везла свои скудные пожитки, добралась из Каульсдорф-Зюд через Лихтенберг и Вайсензее до Панкова и поселилась в квартире на Бинцштрассе, 7. Одолевая этот почти двадцатикилометровый пеший путь, она строила планы на будущее, и список был длинный.

Она ни в коем случае не хотела выходить замуж за нееврея. Предпочитала остаться одна, чем заводить партнера без образования. Считала важным остаться честной и порядочной, какими всегда были ее родители и предки. Решила никогда “не быть на “ты” с кем попало, как в забегаловках”, и “не бранить всех немцев без разбору”, ведь многие из них приходили на помощь.

Узнав, что его школьная подруга уцелела, эмигрировавший в Палестину мамин одноклассник Генрих Симон, то есть мой отец (в 1939 году оба они успели получить аттестат зрелости в гимназии Еврейской общины Берлина), уже в январе 1946 года приехал ее навестить.

Вообще-то для британского солдата, каким был тогда Генрих Симон, подобная поездка была почти невозможна, но мама сумела организовать и это.

Она послала в британскую штаб-квартиру письмо, нарочито наивное, примерно такое: дорогая штаб-квартира, пожалуйста, пожалуйста, позволь моему жениху приехать ко мне. Расчет был правильный: необходимо, чтобы письмо заметили, чтобы обратили на него внимание, ведь эта инстанция ежедневно получала множество всевозможных ходатайств. А непривычное письмо наверняка прочтут под громкий смех всего британского персонала, будут передавать из рук в руки и сразу же примут положительное решение.

Молодожены Мария и Генрих Симон, 1948 г.

Всерьез ли оба думали о помолвке, вправду ли мама тогда вообще помышляла о позднейшей совместной жизни, папа, которого я после маминой кончины спросил об этом, сказать не мог. “Сперва мы просто играли в ролевую игру”.

Свое желание остаться в Берлине мама подробно обосновала в письме другому однокласснику, будущему профессору педагогики Арону Фрицу Кляйнбергеру (1920, Берлин – 2005, Иерусалим), еще 29 января 1946 года, ей тогда и двадцати четырех не исполнилось. Сначала молодая женщина подвела итоги: “Я жива, здорова физически и душевно, поступила в университет, и живется мне вполне хорошо (если не считать препон, связанных с существованием совести)”. По поводу решения остаться она далее писала: