От глупости и смерти - Харлан Эллисон

бежавшего по нему тока, но сама стала мягче. Он погружался в эту мягкость и осторожно рассматривал замысловатый узор, напоминающий кольца на дереве, который складывался из ее слезинок, которые возникали в тумане между ними. Его медленно несло вниз по течению, он все время куда-то поворачивал, а на плаву его удерживал синий шепот, появлявшийся из ее тела, словно паутина. Ее вздохи, доносившиеся из влажной украшенной хрустальными колоннами впадины, казавшейся бесконечно глубокой, издавали словно сами стены, и когда он прикасался к ним своими теплыми металлическими кончиками пальцев, она тяжело вздыхала, и воздух вокруг них поднимался, а он проваливался куда-то вниз, медленно заворачиваясь в вуаль, пахнувшую мускусом неопределенности.

Где-то под ним ощущалась настойчивая усиливавшаяся пульсация, и она внушала ему страх, пока он спускался, слушая тоненький писк чего-то, готового в любой момент разбиться на части. Он ощутил панику. Паника схватила его, обрушилась на него, сжала горло, он пытался ухватиться за вуаль, и она порвалась у него в руках, а потом он начал падать все быстрее и быстрее, и страх не покидал его!

Фиолетовые взрывы вокруг него и вопли чего-то, что хотело его, искало его, пульсировали глубоко в глотке животного, имени которого он не мог назвать, и он услышал ее крики, услышал, как она стонет и дергается под ним, и его вдруг охватило ужасное сокрушительное чувство…

А потом стало тихо.

Это длилось всего мгновение.

Затем послышалась тихая ненавязчивая музыка. Они лежали, прижавшись друг к другу в душной маленькой комнате, и уснули на несколько часов.

После этого Руди редко выходил при свете дня. Он отправлялся за покупками вечером и надевал темные очки. По ночам он выносил мусор, подметал дорожку перед домом и подстригал лужайку ножницами, потому что шум газонокосилки мог потревожить жильцов многоквартирных домов (которые больше не жаловались, так как из Холма теперь почти не доносилось звуков).

Руди вдруг понял, что из одиннадцати молодых людей, живших в Холме, некоторых он давно уже не видел. Но звуки наверху, внизу и вокруг него слышались все чаще.

Теперь одежда Руди стала слишком велика ему. Он ходил в одних трусах. У него болели руки и ноги. Костяшки на ладонях распухли и стали ярко-пунцовыми от того, что он постоянно их разбивал.

В голове постоянно гудело. Тонкий стойкий запах травы крепко въелся в деревянные стены и стропила. Постоянно чесались уши с внешней стороны, и он не мог избавиться от этой чесотки. Руди все время читал газеты, перечитывал старые выпуски, которые особенно врезались ему в память. Он вспоминал, что одно время работал механиком в гараже, но, кажется, это было очень давно. Когда в Холме отключили электричество, Руди это не встревожило, потому что он предпочитал темноту. Но все равно пошел рассказать об этом остальным одиннадцати.

И не смог их найти.

Они все исчезли. Даже Крис, которая должна была находиться где-то здесь.

Он услышал хлюпанье в подвале и спустился вниз, в безмолвную обволакивающую тьму. Подвал затопило. Один из одиннадцати был там. Его звали Тедди. Он был прикован к покрытой слизью стене, висел совсем рядом с каменной поверхностью, излучая слабый пульсирующий фиолетовый свет – фиолетовый, как синяк. Он опустил в воду резиновую руку и расслабил ее, позволив безвольно покачиваться в непрерывном потоке воды. Затем мимо руки что-то проплыло, он сделал резкое движение и вытащил какое-то существо, зажатое между резиновых пальцев. Оно все еще извивалась, когда Тедди поднял его и поднес к темному влажному пятну, находившемуся в верхней части его тела рядом с венами, окружавшими его со всех сторон, и засунул существо в темное кроваво-красное пятно, где оно издало пронзительный вопль, а потом раздался такой звук, словно что-то всосали и проглотили.

Руди поднялся наверх. На первом этаже он обнаружил ту, которая была когда-то блондинкой, ее звали Адриана. Она лежала, тонкая и белая, словно скатерть на обеденном столе, и трое других, которых Руди давно уже не видел, вонзили в нее свои зубы и сквозь эти полые острые зубы они пили желтую жидкость из надутых гнойных мешочков ее грудей и ягодиц. Их лица были очень бледными, а глаза напоминали кляксы сажи.

Руди забрался на второй этаж, где его едва не сбило с ног существо, бывшее когда-то Виктором. Оно летело на тяжелых костяных крыльях с кожистыми перепонками и несло в зубах кошку.

На лестнице Руди увидел существо, издававшее звуки, которые он принял за пересчет тяжелых золотых слитков. Только никакие золотые слитки оно не считало. От одного вида этого существа Руди затошнило.

Он нашел Крис на чердаке, в углу, она разбила череп у создания, хихикавшего, как клавесин, и высасывала влажный мозг.

– Крис, мы должны уходить, – сказал он ей.

Она протянула руку и дотронулась до него, щелкнула по нему своими длинными, острыми, грязными ногтями. Он зазвенел, словно хрусталь. Джона сидел на корточках на балках чердака, словно горгулья, и спал. На подбородке у него виднелось зеленое пятно, а из когтистой лапы торчало что-то волокнистое.

– Крис, пожалуйста, – настойчиво сказала он.

В голове гудело.

Уши чесались.

Крис всосала последние остатки нежной вкуснятины из черепа замолкшего маленького существа и лениво почесала волосатой лапой свое дряблое тело. Она села на корточки и подняла длинную волосатую морду.

Руди бросился наутек.

Он бежал вприпрыжку, а его костяшки касались пола чердака, пока он спасался бегством. За спиной у него рычала Крис. Он спустился на второй этаж, потом – на первый, где попытался забраться на кресло около камина, чтобы посмотреть на себя в зеркало при лунном свете, проникавшем через грязное окно. Но на подлокотнике сидела Наоми и ловила языком мух.

Он все равно в отчаянии забрался, так ему хотелось взглянуть на себя. И когда оказался перед зеркалом, то обнаружил, что стал прозрачным, и внутри у него ничего нет, а уши заострились и покрылись шерстью, глаза же были огромными, как у долгопята, и отраженный свет причинял ему боль.

Потом он услышал рычание где-то внизу, у себя за спиной.

Маленький стеклянный гоблин обернулся, а оборотень встал на задние лапы и дотронулся до него, отчего гоблин зазвенел, как дорогой хрусталь.

И оборотень спросил почти равнодушным голосом:

– Тебя что-нибудь заводит, кроме любви?

– Пожалуйста! – взмолился маленький стеклянный гоблин, и в тот же момент огромная волосатая лапа ударила по нему и разбила на миллион переливающихся радужными огнями осколков, и те разлетелись в расширенном сознании маленькой, замкнутой вселенной Холма. Ударяясь друг о друга, они пронзительно жужжали и звенели в темноте, которая