Людовик XV и его эпоха - Александр Дюма

– Какую должность? – отвечала с некоторым замешательством Ноайль. – У нее одна должность.., или, лучше сказать, одна обязанность – нравиться королю и потешать его.

– В таком случае, – возразила дофина, – скажите дю Барри, что она во мне имеет соперницу!

И действительно, Мария-Антуанетта была соперницей г-жи дю Барри: она, так же как и дю Барри, нравилась королю и забавляла его. Будучи хороша собой и притом знатного происхождения, имея живой, веселый характер, она распространила при французском дворе ту бойкость и живость в обращении, которые так нравились королю-старику. Она была для Людовика XV тем же, чем была для Людовика XIV герцогиня Бургундская. Зато уж как и любил король свою внучку, которая утром и вечером приходила к нему в прельстительном неглиже своего туалета, без всякого соблюдения правил этикета, дав ему поцеловать себя в лоб; и всегда старик долго беседовал с нею, много шутил и смеялся; и всегда он с удовольствием ждал того времени, когда придет побалагурить с ним его хорошенькая внучка.

Мария-Антуанетта любила шумные, веселые прогулки и местом для них выбрала в особенности Трианонские сады. Молодые принцы и принцессы отправлялись прогуливаться в эти сады большой кавалькадой, но не на лошадях, а на ослах, которых герцог Шартрский, поклонник английской моды, выписал из Лондона в Париж.

На одной из этих прогулок Мария-Антуанетта свалилась со своего новомодного коня. Ей хотели было помочь подняться.

– Нет, нет, – сказала она, – отыщите сперва мадам Этикет, она скажет, с каким церемониалом надобно поднимать невестку короля, когда она свалилась с осла.

Острота тем более понравилась обществу, что дофина упала с осла весьма нескромным образом; но так как она была хороша собой и в особенности хорошо сложена, то этот случай не слишком еще ее огорчал. Когда же граф д'Артуа сделал ей какой-то комплимент, который, конечно, не сделал бы ей дофин, она в ответ ему сказала:

– Кто ездит на осле, тот не может с него не свалиться.

Мария-Антуанетта была кокетка: она любила наряжаться и большую часть дня проводила за своим туалетом. У нее были прекрасные волосы, и она довела до совершенства искусство причесывать голову.

Первый артист, которому она предоставила убирать себе голову, был некто Леонар. До этого времени женщинам убирали головы женщины, парикмахеров у них не было: Мария-Антуанетта первая ввела их в моду.

Леонар приобрел некоторую известность: это был гений в своем роде; надобно было иметь слишком живое воображение и изобретательный ум, чтобы помогать кокетству Марии-Антуанетты. Никому другому, как только Леонару, обязаны теми фантастическими прическами, которые в продолжение пяти или шести лет были в такой моде и вскружили всем головы; это были прически самые необыкновенные, самые отчаянные, как-то: прически herisson (взбитые), прически a I'anglaise (по-английски), прически jardin (с цветами), прически montagms (высокие), прически fonts (косматые) и проч., из которых каждая представляла на вид именно тот предмет, название которого носила.

После морского сражения генерала Клошетери, в котором неприятель был разбит наголову, появились прически a la Belle Poule-, женщины носили в своих волосах фигуру, представляющую фрегат.

Такая изобретательность на головные уборы смело могла давать Леонару право на титул академика причесок.

Правда, что в то же время девица Бертен успела уже заслужить себе титул министра мод.

Она написала даже целую книгу под заглавием «Трактат о модных женщинах», в которой, между прочим, говорила:

«Свет дал женщинам в их полное, вечное и потомственное владение великое благо – моду, которая есть живое произведение ума и фантазии. Мода неуловима, всех прихотей ее перечесть невозможно.

Первой необходимостью модной женщины есть – произвести эффект; для этого она часто должна жертвовать вкусом в своем наряде; но всегда надобно, чтобы это было сделано искусно, привлекательно. Секрет состоит в выборе нарядов необыкновенных, особенных (excentriques), которые были бы к лицу, в выборе туалета, приятного для глаз, но смешного, если разобрать его без пристрастия.

Ум модной женщины вообще ум ограниченный, хотя и многосторонний; он объемлет все, но ни во что не углубляется. Первая смешная сторона модной женщины состоит в том, что она считает за ничто всякую жизнь, которая не похожа на ее жизнь, и т.п.».

Между тем кроме этих нововведений в моде двор развлекало в это время еще другое событие – бракосочетание герцога Орлеанского с госпожой де Монтессон, женщиной очень хорошенькой, с которой, как говорили одни, он был некоторое время в связи, или как говорили, напротив, другие, в знакомстве его с нею не было ничего предосудительного. Желая найти в короле содействие к заключению этого брака, герцог должен был искать себе опору в г-же дю Барри, ибо на одну ее он только рассчитывал, что она исходатайствует у короля позволение на заключение этого неравного брака. Поэтому он открыл о своем намерении фаворитке, которая на это отвечала ему со свойственной ей непринужденностью:

– Женитесь, толстый папаша, женитесь.., а там мы увидим!

Вследствие этого обещания, которое заставляло его смело надеяться на покровительство фаворитки, толстый папаша сделал хорошенькой де Монтессон формальное предложение, получил, разумеется, от нее согласие.., и женился на ней.

Бракосочетание совершено было секретным образом в Вильер-Котере, куда его высочество герцог Орлеанский пригласил весь свой двор, который не знал или показывал вид, что не знает, с какой целью делает герцог это собрание. Утром того дня, в который назначена была церемония, столь давно ожидаемая им, герцог Орлеанский сам распределил те удовольствия, которые предназначались в течение дня для лиц, приглашенных на его торжество: охоту, прогулку в экипажах и проч, и проч.., затем сел в карету и поехал в Париж, чтобы венчаться.

Садясь в карету, он сказал многим из своих приближенных:

– До свиданья, господа! Мне немного теперь остается до того счастия, которого я ожидал; жаль только, что оно не может быть известным… Я оставляю покамест вас, господа; я возвращусь из Парижа поздно, и возвращусь не один, но в сопровождении той, которая также будет внимательна и благодарна к той преданности и к той привязанности, которые вы мне оказываете.

Действительно, в шесть часов вечера к подъезду подъехала карета; она привезла герцога Орлеанского, который вошел в зал, держа под руку г-жу де Монтессон. Маркиз Балансе, один из приближенных принца, подошел к г-же де Монтессон и назвал ее высочеством, что было тотчас же повторено всем обществом.

Людовик XV признал этот брак, он только не соглашался дать титул высочества госпоже де Монтессон.

Между тем как все это происходило, герцог д'Егильон и министр Шуазель продолжали соперничать и враждовать между собою.

Скажем здесь несколько слов об Армане Виньеро-Дюплесси, герцоге д'Егильоне, который играл столь важную роль в последние годы царствования Людовика XV и сын которого играл столь жалкую роль в первые годы революции. Герцог д'Егильон родился в 1720 году. С молодости своей он уже был принят ко двору под именем герцога д'Аженуа. Это тот самый герцог д'Егильон, в которого была влюблена герцогиня Шатору, с которой, несмотря на присутствие короля, сделался обморок, когда она узнала, что герцог д'Егильон ранен при осаде Замка-Дофина (Chateau-Dauphin), куда король нарочно послал его, чтобы разлучить с ним свою фаворитку.