Все дороги ведут в Рим - Роман Буревой

– У монголов тоже есть самолёты, но очень мало. У нас – преимущество. – Летиция вновь рассмеялась. Она говорила о самолётах, как другие женщины говорят о безделушках: колечках, серёжках. – Все решат самолёты. Кстати, у меня есть письмо от Валерии.

– Откуда?

– Из Альбиона, конечно. Я получила его ещё во Франкии. – Летиция протянула Элию смятую бумажку.

«Люблю, целую всех. Ждите Боудикку. Валерия».

Кого Валерия имела в виду под Боудиккой, Элий не понял.

Они, муж и жена, не видевшие друг друга больше четырех месяцев, сидели на двуспальной кровати в гостиничном номере, где за стеной резвились любовники, и разговаривали о военной тактике и военной технике. Верно, и её та же мысль посетила, потому как она стянула через голову серую тунику, под которой ничего не было – даже нагрудной повязки. Элий – тоже легионер, которому накануне драки посчастливилось запереться со своей девчонкой в номере. Правда, ему не двадцать, а пятьдесят. Но ведь это только арифметика.

– Ты смотришь так, будто в первый раз видишь меня обнажённой, – шепнула она.

– Мне показалось: ты не стареешь. Как все гении, будешь вечно юной.

– Ерунда. Смотри: вот седые волосы. А вот – морщинка, – она тронула пальцем щеку. Никакой морщинки там не было. А вдруг в самом деле не стареет?

– Прекрати! Ты – юная Венера.

– Ну уж никак не Венера!

– А кто же? Диана? Тогда ты убьёшь меня, едва я попробую посягнуть на твою честь.

– Так попробуй, посягни. – Она откинулась на кровать и поманила его пальцем.

Наслаждение подкатывало и отступало – будто удавалось губами ухватить сладкий плод, и тут же ветка качалась, и плод ускользал. И вновь дразнил… и вдруг – взрыв, а следом опустошающее изнеможение.

Кровать была узковата, и они лежали рядом, плотно прижимаясь друг к другу. Он держал Летицию за руку, ощущал тепло её тела и думал о Хлое, оставшейся на Крите. И об обещанном, но так и не написанном ей письме. Лёжа в постели рядом с Летицией, он думал о Хлое и о просьбе Марции. Об исполненном желании. А вдруг Хлое наскучит островная жизнь, и юная любовница явится сюда, в Виндобону? Три женщины, которым он дорог, встретятся и…

– Ты видела Постума?

– Издалека.

– А он тебя?

– Нет. Нам лучше не встречаться. Потом. – Его поразило её равнодушие. Ведь она говорила о собственном сыне. Тиберия она любила. А Постума? Боялась полюбить? – Встретимся, когда самое опасное минует. Ты – рядом с ним. Это хорошо. – Она говорила обо всем этом с каким-то удовлетворением. Как будто сама создавала цепь событий.

– А Тиберий где?

– В Лугдуне. Ему слишком опасно здесь быть.

Она боялась за Тиберия. А за Постума – нет. Впрочем, Тиберий в самом деле не создан для опасностей: мальчишка вырос слишком избалованным и капризным. Не злым, нет, но неспособным что-нибудь преодолеть. Даже себя.

– Они должны встретиться, – сказал он. Впрочем, он был не уверен, что слово «должны» здесь уместно.

Летиция замотала головой:

– Они слишком неравны. Я боюсь этого. Тиб теперь пишет статьи для «Акты диурны». У него отлично получается.

Да, Тиб не обделён талантами. Из него выйдет поэт или певец. Возможно, художник. Как минимум – прекрасный репортёр. Уже сейчас он сочиняет бойко, а порой даже блистательно. В будущем Постум мог бы ввести его в состав совета директоров «Акты диурны». Но император из Тиберия не получится. И это хорошо. Элий намеренно позволил Летиции избаловать младшего сына. Для безопасности. Чтобы младший никогда не смел и помыслить о том, что может встать во главе Империи.

Элий вспомнил почему-то, как нашёл среди рисунков пятилетнего Тиба один совершенно удивительный – красное небо, храм, распадающийся на куски, накренённые статуи. Элий привёл Тиба в большую базилику и показал огромное, висящее в атрии полотно. Алое небо, чёрный пепел… «Последний день Помпеи»… Тиб долго смотрел, потрясённый. А потом сказал: «Мы так и живём. Завтра наши дома упадут, и небо станет красным». – «Ты прежде видел эту. картину?» – спросил Элий. – «Нет, никогда… Но мне сейчас кажется, что я её придумал». – «Ты хочешь стать художником?» – спросил Элий. – «Хочу», – ответил Тиберий.

– Я видела будущее, видела их встречу. Пока они не встретились, Постум может рисковать, – шептала Летиция.

Элий нахмурился. Ему не нравилась легкомысленность Летиции. Уж больно она полагается на свой дар. Он и сам когда-то слишком доверял желанию, что выиграл для него Вер. А к чему это привело? К Нисибису, к изгнанию, к нечеловеческим пыткам Всеслава. Человек не может быть уверен ни в чем. В отличие от бога.

– Знаешь, Корд доверил мне самолёт-разведчик. Мне нравится летать, – рассказывала Летиция. Её наигранно-весёлый тон казался все более фальшивым. Что она скрывает?

– Значит, ты летаешь на самолёте? – Он тоже пытался беззаботно подтрунивать и шутить. Но смятение все возрастало.

– На чем же ещё?

Она забыла, что когда-то могла летать сама, как гений. Но эта способность, как и память о тех полётах, к ней не вернулась. А он боялся подсказать: ведь это будет нашёптанный, а не идущий изнутри дар. Вдруг она взлетит, а потом усомнится, растеряется и ухнет вниз.

Желание лететь… Ведь он всегда мечтал о полёте. Он даже бился насмерть за право взлететь. В том поединке, когда он хотел отдать этот дар людям, Хлор отрубил ему ноги. Как все сходится – разные тропинки сливаются в одну дорогу. Но куда? Куда она ведёт? Он потёр ладонью грудь: тревога была уже физически ощутима.

Она думала о том же, вернее, почти о том же. То есть о молодости и о странных желаниях и не менее странных поступках. Вспомнила свою надпись на полях книги. Целый мир всколыхнула и чуть не опрокинула. А уж свою жизнь – точно перевернула навсегда. С тех пор в ней то недостижимая высота, то пустота и никчёмность.

– Это не моя жизнь, та, которой я живу, – подвела она итог вслух.

– Что? – Он очнулся от своих мыслей.

– Я должна была стать душой нового мира, ты помнишь? И не стала. Ты отнял у меня эту судьбу.

Ему послышался упрёк в её словах.

– Я тебя спас. И спас Рим.

– Да, спас. Но я живу чужую жизнь, а вовсе не ту, что мне была предназначена, которую выбрала. Ты выбрал за меня. Причём дважды. В первый раз – когда спас меня. И во второй – когда запретил возвращаться в Рим и осудил на изгнание. Это две чужие жизни. Чужие! – Она почти выкрикнула это слово «чужие».

– Что ты хочешь этим сказать? – Он сел на кровати. – Ты злишься на меня? Ты бы хотела, чтобы этот мир погиб?

– Нет и нет. На все вопросы – нет, – она вновь хихикнула, и вновь неуместно, и перевернулась на бок так, что он не мог видеть её лица. – Просто пыталась разобраться, какая из этих двух жизней моя. И вдруг поняла, что обе чужие.