Черная метка - Патрисия Корнуэлл

– Все, что мы пытаемся сделать, – это свести вас с доктором Стван.

– Ерунда. Я точно знаю, что вам от меня нужно. И если я попаду на неприятности, вы, ребята, скорее всего поступите так, как поступают все полицейские и спецслужбы в этом дурацком мире: бросите на съедение властям.

– Никогда не сделаю ничего подобного.

Он не отводил от меня глаз. В комнате было жарко, мне не хватало свежего воздуха.

– Кей, мы никому не будем докладывать. Сенатор Лорд тоже. Пожалуйста, положитесь на меня.

– Ну уж нет.

– Когда бы вы хотели вернуться в Париж?

Я должна была подумать. Он привел меня в полное замешательство и заставил злиться.

– Билеты забронированы на вечерний поезд, – напомнил он. – Но если захотите остаться на ночь, я знаю один небольшой чудный отель на рю дю Беф. Он называется "Ла Тур роз" – "Путешествие в розах". Вам понравится.

– Нет, спасибо.

Он вздохнул, встал из-за стола и забрал оба подноса.

– Где Марино? – Я вдруг подумала, что его нет слишком долго.

– Сам удивляюсь, – ответил Телли, шагая рядом со мной к выходу. – По-моему, я ему не очень понравился.

– За весь день это самое верное и точное умозаключение с вашей стороны, – заметила я.

– Не думаю, что он в восторге, когда мужчины обращают на вас внимание.

Я не знала, как на это ответить.

Он положил подносы на стойку.

– Может, все-таки позвоните? – Телли был безжалостен. – Пожалуйста.

Он остановился посреди кафетерия и повторил вопрос, по-мальчишески коснувшись моего плеча.

– Надеюсь, доктор Стван еще говорит по-английски? – наконец произнесла я.

Когда я дозвонилась доктору Стван, она тут же вспомнила меня, что подтверждало слова Телли. Она ждала моего звонка и хотела встретиться.

– Завтра днем у меня занятия в университете, – ее английский звучал так, будто она давно не говорила на нем, – но вы можете зайти утром. Я встаю в восемь.

– Не возражаете, если я подъеду к восьми пятнадцати?

– Конечно, нет. Я чем-нибудь могу помочь вам, пока вы в Париже? – Она спросила это таким тоном, что мне показалось, будто нас могли слышать.

– Я интересуюсь работой судебно-медицинской системы во Франции, – подыграла я ей.

– Иногда она работает недостаточно хорошо, – прозвучал ответ. – Мы находимся рядом с Лионским вокзалом за набережной Ки де ла Рапе. Если поедете на машине, можно припарковаться у заднего входа, где принимают тела. Если пешком, то вход с улицы.

Телли оторвал взгляд от телефонных сообщений, которые просматривал.

– Спасибо, – сказал он, когда я положила трубку.

– Куда, по вашему мнению, мог деться Марино? – поинтересовалась я.

Я начинала волноваться, так как не надеялась на его благоразумие. Я не сомневалась, что в этот момент он с кем-нибудь ссорится.

– Куда угодно, – ответил Телли.

Мы обнаружили его внизу в вестибюле: мрачный, он сидел под комнатной пальмой. Похоже, он пытался прогуляться по зданию, но не мог попасть ни на один этаж. Поэтому вошел в лифт, нажал кнопку первого этажа и даже не удосужился обратиться за помощью к охране.

Я давно не видела его таким раздраженным, всю дорогу до Парижа он досаждал мне так, что я в конце концов пересела и отвернулась. Закрыла глаза и задремала. Я сходила в вагон-ресторан и купила пепси, даже не спросив, нужно ли ему что-то. Взяла сигареты, но ему не предложила.

Когда мы вошли в вестибюль нашего отеля, я наконец не выдержала:

– Может, хочешь что-нибудь выпить?

– Я иду к себе в номер.

– Что с тобой?

– Наверное, я должен спросить тебя об этом, – парировал он.

– Марино, я понятия не имею, о чем ты говоришь. Давай немного посидим в баре, подумаем, как выпутаться из ситуации, в которую мы попали.

– Единственное, что я собираюсь сделать, – это подняться в номер. Между прочим, не я втянул нас в эту историю.

Я пропустила его в лифт и осталась в холле, глядя, как его хмурое лицо скрылось за медными дверями лифта. Поднялась подлинной извилистой, покрытой ковровой дорожкой лестнице, немедленно ощутив вредные последствия курения. Я не была готова к тому, что увидела, открыв дверь.

Меня охватил холодный страх, когда, подойдя к факсу, уставилась в листок, присланный главным судмедэкспертом Филадельфии доктором Харстоном. Оцепенев, я села на кровать.

Через окно светилась огромная реклама винного завода "Гран-марни", внизу люди входили и выходили из "Кафе де ла Пе". Я вынула факс из аппарата, содрогаясь от ужасного предчувствия. Из мини-бара достала три бутылочки виски и вылила все три в стакан, даже не положив льда. Я не думала, что мне будет дурно на следующий день, поскольку знала: я лечу в никуда. На сопроводительном листе стояло имя доктора Харстона.

"Кей, я все время думал, когда же вы обратитесь ко мне с этой просьбой. Знал, что это произойдет, как только вы будете готовы. Дайте знать, если появятся вопросы. Всегда рад помочь. Вэнс".

Время остановилось. В оцепенелом состоянии я читала отчет судебно-медицинской экспертизы с места преступления, описание останков тела Бентона, найденных в разрушенном здании, где он погиб. Слова расплывались перед глазами подобно разлетающемуся по ветру пеплу. "Обугленное тело с переломами запястий, грудная клетка, а также брюшная полость, выгоревшие до мышечных тканей. Ладони отсутствуют".

Пуля оставила входное отверстие диаметром полдюйма. Она вошла за правым ухом, раздробив черепную кость и вызвав радиальные трещины, застряла в правой височной области.

У него была "легкая верхнечелюстная диастема". Мне всегда нравилась небольшая щербинка между его передними зубами – с ней улыбка Бентона становилась непосредственной. И за исключением этой щербинки его зубы были идеальными, так как чопорные и педантичные родители из Новой Англии следили, чтобы в детстве он всегда носил брекеты.

"...Незагорелые участки кожи, где остались следы плавок". Он уехал в Хилтон-Хед один, поскольку меня вызвали на осмотр места преступления. Если бы только я отказалась и отправилась с ним. Если бы только отказалась работать с первым в ряду ужасных преступлений, последней жертвой которых он в конечном итоге оказался.

Ни одно из доказательств его смерти не было сфабриковано. Это мог быть только Бентон. Только мы с ним знали о двухдюймовом шраме на его левом колене. Он порезался стеклом на Блэк-Маунтин в Северной Каролине, где мы первый раз занимались любовью. Шрам всегда казался символом прелюбодеяния. Как ни странно, но он остался невредимым, потому что на него упала промокшая теплоизоляция крыши.