Башня рассвета - Сара Маас

Третий протянул заплечный мешок со съестными припасами, походным шатром для ночевки, бинтами и мазью.

Все делалось молча и быстро. Шаол не задержался ни на одно лишнее мгновение.

Он не знал имен этих людей. Прошло несколько лет, прежде чем ему стали известны последствия тогдашних проводов. Оказалось, отец поднялся на одну из трех крепостных башен и оттуда наблюдал за его отъездом. Естественно, Эстфол-старший видел дерзнувших помочь Шаолу.

Он сам рассказал Шаолу, как обошелся с теми караульными. Нет, он не казнил их за помощь. Просто выгнал из крепости вместе с семьями, невзирая на зиму. Не в город. Им было велено убираться за пределы Аньеля. В Белоклычьи горы.

Из трех семей к лету уцелело только две.

Шаол тогда едва удержался, чтобы не убить отца на месте. Помогла мысль: это убийство ничего не изменит. Зато он получил доказательства. Наглядно убедился, как глубоко погрязло королевство во зле и жестокости, если отзывчивых людей наказывали за обычное проявление человечности. Как же прав он был, покинув Аньель. Его место – рядом с Дорином. Его цель – оберегать наследного принца во имя лучшего будущего для Адарлана.

Узнав об отцовской расправе над караульными, Шаол решил, пусть и запоздало, отблагодарить их. Выбрав наиболее сметливого гвардейца, умевшего не привлекать к себе внимания, вручил ему мешочек с золотом и отправил в Белоклычьи горы. Посланец вернулся через несколько месяцев. Золотые монеты он привез назад, поскольку отдать их было некому. Никаких следов тех семей он не нашел.

За выбор своего пути Шаол заплатил чужими жизнями. Когда понадобилось выбирать снова, его колебания привели к новой трагедии…

Тело на окровавленной постели… Кинжал, занесенный над его сердцем… Голова, катящаяся по красному мраморному полу… Меч, уходящий на дно Авери…

Телесная боль была слабым отзвуком боли душевной.

Острое сознание своей никчемности и бесполезности. Его попытки помочь кому-либо только усугубляли их трудности и страдания.

Тело на окровавленной постели… Принцесса Нехемия.

Ее убили. Возможно, она сознательно пожертвовала собой, однако… Он вовремя не предупредил Аэлину (тогда ее звали Селеной). Не предупредил личную охрану Нехемии о подозрительном внимании короля. Получалось, он убил ее, хотя и чужими руками. Успокоившись, Аэлина могла бы его простить, признать его непричастность к случившемуся, но он-то знал, что это не так. Самое страшное, когда не делаешь того, что мог бы сделать.

Нехемию называли Светом Эйлуэ. Когда он погас, рабы подняли восстание. Король жестоко его подавил. Калакулла. Эндовьер. Убитые мужчины. Убитые женщины и дети.

Когда же Шаол решился действовать, когда наконец выбрал свой путь… Кровь, черный камень и зловещая магия.

«Ты знал… ты знал… ты знал…»

«Ты никогда не будешь моим другом… моим другом… моим другом…»

Тьма стремилась проникнуть к нему в горло. Подавить. Задушить.

Он впустил тьму в себя и даже широко открыл рот, чтобы ей было удобнее входить.

«Забирай», – мысленно сказал он тьме.

«И заберу, – с издевкой ответила она. – Обязательно заберу».

Тьма показала ему ужасы Мората, которые было не с чем сравнивать. Показала тюрьму под стеклянным замком, лица тех, кто безуспешно молил о милосердии, ибо милосердия в застенках не существовало. Он увидел молодые руки с кожей золотистого цвета, творящие эти ужасы, словно сам находился рядом.

Шаол знал. Догадывался, кто́ велел истязать его гвардейцев, а затем убить их. Они оба знали.

Он чувствовал разраставшуюся тьму, готовую нанести ему удар и заставить кричать от нестерпимой боли.

Потом тьма исчезла.

Под безоблачным синим небом колыхались золотистые волны полей. Кое-где их пересекали весело журчащие ручьи. Иногда попадались дубы. Они стояли, словно дозорные, посланные Задубелым лесом, чья зеленая дремучая стена простиралась справа от него.

Позади располагался домик с соломенной крышей. Камни стен покрывали зеленые и оранжевые лишайники. Неподалеку находился старинный колодец, на самой кромке сруба замерло ведро.

К дому примыкал загончик, где бродили толстенькие цыплята, внимательно разглядывая землю. А дальше… Сад. Не такой, как в богатых домах, с прямыми дорожками и подстриженными кустами. И тем не менее сад, огороженный невысокой каменной стеной. Деревянные створки ворот были распахнуты настежь.

Вероятно, сад служил хозяевам дома еще и огородом. Шаол заметил двоих, склонившихся над тщательно возделанными грядками. Он переместился ближе.

Ее он узнал по золотисто-каштановым волосам. На летнем солнце они выглядели гораздо светлее. Кожа загорела, приобретя красивый шоколадный оттенок, а глаза…

Глаза ребенка. Все ее лицо светилось радостью. Она смотрела на женщину. Та сидела на корточках. Рука женщины касалась светло-зеленого растения с пурпурными шишечками, покачивающимися на теплом ветерке.

– А как называется эта трава?

– Сальвия, – ответила девочка.

На вид ей было не больше девяти.

– Правильно. Какие у нее свойства?

Девочка явно их знала. Гордо подняв голову, она начала перечислять:

– Сальвия улучшает память, повышает настроение и делает человека проворнее. Она помогает женщинам зачать ребенка, благотворно действует на пищеварение, а в составе мази снимает воспаление кожи.

– Умница.

Девочка улыбнулась во весь рот. На месте трех выпавших молочных зубов еще не успели вырасти новые.

Женщина – ее мать – притянула дочь к себе. Кожа у нее была смуглее, чем у девочки, волосы гуще и курчавее. Но их фигуры… Когда девочка вырастет, у нее будет такая же фигура, как у матери. От той ей достались веснушки, форма носа и губ.

– Я рада, что ты усердно учишься, дитя мое.

Она поцеловала дочь во вспотевший лоб.

Даже в своем призрачном состоянии он ощутил этот поцелуй, пронизанный любовью.

Весь здешний мир был полон любви и радости, окрашен ими.

Счастье.

Счастье, которого он не видел ни в родительском гнезде, ни в других местах.

Эту девочку любили. Крепко и безусловно.

Он попал в одно из ее счастливых воспоминаний. Их было не много.

– А как называется куст возле стены? – спросила женщина.

– Крыжовник? – вопросительно наморщила лоб девочка.

– Да. Чем он полезен?

Девочка уперлась руками в бока. Ветер теребил ее простое платьице.

– Он… – начала она и недовольно топнула ногой, сердясь на сплоховавшую память.

То же раздражение Шаол видел в Антике, когда она вышла из дома больного старика.