Рукопись Платона - Андрей Воронин

— По-твоему, я слепой или, может, не знаю, куда иду? — надменно осведомился Хрунов, опуская фонарь на пол и отлепляя от нижней губы окурок сигарки. Ему подумалось, что это будет отменный подарок ненавистному городу — груда тел и стоящий посреди нее сундук со старинными манускриптами. Да, отменный подарок, жуткий и интригующий в одно и то же время... — Иди-ка сюда, Фрол. И ты, Григорий, тоже.

Это оказалось совсем просто. Они подошли, ничего не подозревая, с тупой покорностью домашней скотины, так же, как скотина, радуясь передышке. В свете фонаря оранжевой молнией сверкнула сталь; Фрол обхватил ладонями распоротое горло, тщетно пытаясь остановить ударившую фонтаном кровь, Григорий прижал ладони к животу, тупо уставясь на торчавшую из-под грудины рукоять кинжала. Они еще стояли, будучи не в силах поверить в то, что мертвы, а в каждой руке поручика уже было по пистолету.

— Это чего? — со скотским изумлением в голосе спросил один из оставшихся в живых землекопов. — Чего это, барин?

Второй оказался сообразительнее, и пуля Хрунова настигла его уже в дверях, с тупым звуком ударив в голую спину. Хрунов был отличным стрелком и одинаково хорошо стрелял с обеих рук и по двум мишеням сразу. Еще не рассеялся дым в затхлом воздухе подземелья, а поручик уже стоял посреди каземата один, не испытывая ничего, кроме растущего нетерпения: он ждал возвращения Еремы, чтобы наконец покончить с этим делом.

* * *

Дверца кареты распахнулась, впустив в тесный лакированный ящик ночную прохладу.

— Выходите, господа хорошие, — просипел одноухий, с отвращением сдирая с себя чужую ливрею и бросая ее в бурьян, — приехали.

Позади него княжна увидела освещенные луной стены и башни кремля и снова поразилась тому, какие они громоздкие и тяжелые, совсем не такие, как издалека.

Хесс первым выпрыгнул из кареты и поддержал княжну под локоть. В другой руке он держал двуствольный пистолет.

— Осторожнее, фройляйн, не споткнитесь, — предупредительно произнес он, — здесь кругом какие-то кочки. Я не рекомендую также вам бежать — расшибетесь, а то и пулю получите, всякое может быть.

Княжна молча вырвала у него локоть. Ей многое хотелось сказать этому двуличному негодяю, но во рту у нее по-прежнему торчал кляп.

— Прошу вас, фройляйн, — продолжал немец, не делая более попыток коснуться княжны руками, — следуйте за фонарем, который, как вы можете видеть, горит в руке нашего мохнатого приятеля. Этот фонарь послужит нам путеводной звездой во время нисхождения в Аид... Простите, я, верно, много говорю, но вы должны понять мое волнение...

— Помолчи, немчура! — сказал Ерема.

Немец замолчал. Остановившись, Ерема переливчато свистнул и сделал круговое движение фонарем. В ответ откуда-то долетел такой же тихий мелодичный свист.

— Порядок, — кивнул Ерема. — Айда, господа хорошие, нас уже заждались.

Вслед за Еремой пленники вошли в башню и стали осторожно спускаться по крутым ступеням сложенной из кирпича, изрядно выщербленной и стертой винтовой лестницы, уводившей в мрачные глубины подземелья. Оранжевые отсветы фонаря метались по стенам и сводчатому потолку, черные тени на сырой штукатурке шевелились, как живые существа или как призраки, наделенные недоброй волей. Княжне стоило великих трудов оставаться спокойной хотя бы внешне, ибо она отлично понимала, что эта дорога, которую ей суждено пройти, скорее всего будет последней.

Некоторый оптимизм внушало ей присутствие немца — человека хоть и двуличного и подлого, но все-таки образованного, культурного. Впрочем, поразмыслив, Мария Андреевна пришла к выводу, что оптимизм ее был просто проявлением надежды, которая, как известно, умирает последней. Судя по пистолету в руке герра Пауля, тевтон привез ее сюда вовсе не для того, чтобы слушать соловьев; к тому же обращение с ним косматого Еремы указывало на то, что в собравшемся оркестре негодяев немец играл не первую скрипку.

Спускаясь в подземелье, княжна вдруг поймала себя на том, что испытывает жгучее любопытство. Похоже, что перед смертью ей позволят хоть одним глазком взглянуть на самую последнюю страницу пыльного фолианта, содержавшего в себе разгадки многих мрачных тайн. Мария Андреевна догадывалась, что будет дальше, но любопытство было сильнее страха — по крайней мере, в данный момент. Ей стало интересно, испытывает ли что-нибудь подобное приговоренный к смерти.

Их шаги гулко отдавались под низким сводом коридора; после третьего или четвертого поворота княжна увидела впереди оранжевое мерцание факелов, означавшее, по всей видимости, конечную точку маршрута.

Приблизившись к освещенному участку коридора, Ерема опустил фонарь и издал длинный прерывистый вздох. Княжна выглянула из-за его широкой спины: да, здесь было из-за чего рисковать! Шесть больших сундуков, четыре ларца и расстеленный прямо на полу плащ, на котором лежало столько золота, что его хватило бы, наверное, на три таких поместья, как Вязмитиново, а то и на все пять...

На самом большом сундуке, привалившись спиной к стене и положив ладони на рукояти засунутых за пояс пистолетов, сидел какой-то человек. Его запыленный картуз был так низко надвинут на лицо, что княжна могла видеть только кончик носа, рот с торчащим окурком сигарки и поросший черною щетиной подбородок. Наряд незнакомца — потертая венгерка со шнурами, рейтузы военного образца и высокие сапоги — показался княжне знакомым, и она поняла, что видит перед собою человека, столь счастливо избежавшего на мосту верной смерти.

— Ну что, борода, — сказал незнакомец, услыхав вздох одноухого, — нравится? Этого нам с тобой на пять жизней хватит — и нам, и внукам, и правнукам нашим. Нравится, а?

Он вынул из-за пояса пистолет и стволом сдвинул картуз на затылок. Княжна взглянула на его лицо и непременно вскрикнула бы, если бы не кляп, — перед нею был Николай Иванович Хрунов, предыдущая встреча с которым едва не стоила ей жизни. Это его стреляющая трость была украшением ее коллекции оружия — та самая трость, выстрелом из которой, по словам самого Хрунова, был убит кузен Вацлава Огинского, изворотливый пан Кшиштоф.

— А, Мария Андреевна, и вы тут, — с издевкой приветствовал поручик старую знакомую. — Какая встреча! Но что это с вашим лицом? Вас просто не узнать.

— О майн готт! — обретя наконец дар речи, воскликнул завороженный блеском золота Хесс.

— А, господин иезуит, и вы тут, — сказал Хрунов, словно только что заметил немца. — Впечатляет, не правда ли? А вы, небось, думали, что царь Иван был нищим? Жалеете, небось, что не выторговали себе половину или хотя бы треть? Не жалейте, майн герр. Отдав золото, вы сберегли себе жизнь. Не думаете же вы, в самом деле, что я стал бы с вами делиться!

— Уговор... — В горле у немца пересохло, и это слово он не столько сказал, сколько прокаркал. — Вы не забыли наш уговор? Я не вижу здесь того, что мне причитается.

— Не волнуйтесь, майн герр, я ничего не забыл. Я велел отнести книги в укромное местечко по соседству, где вы сможете спокойно найти то, что вам надобно, не сидя при этом у нас на дороге. Видите, сколько всего нам надобно отсюда вынести? Вы можете уйти из города в любой момент, просто неся книгу под мышкой, в то время как нам необходимо убраться отсюда до рассвета, да еще и вывезти все это барахло... Ты карету пригнал? — спросил он у Еремы.