Спящий в песках - Том Холланд

С этими словами он повернулся, взметнул бразды колесницы и отдал приказ возвращаться во дворец. На протяжении всего пути по пустыне царь не проронил больше ни слова, но по прибытии в Фивы велел сыну сопровождать его в храм Амона.

Когда они вместе въехали на передний двор храмового комплекса, Аменхотеп снова потянулся к лицу своего наследника, а потом, заставив его наклонить голову, прощупал затылок.

– Да, – прошептал фараон, – время пришло. Ибо, я говорю это тебе снова, сын мой, ты не можешь перестать быть тем, кем являешься, а значит, вынужден будешь признать ту непреложную истину, что мир зиждется на крови.

Потом он рассмеялся, словно бы торжествуя, а лицо его при этом – так, во всяком случае, показалось царевичу – выдавало нетерпение, граничившее с неистовством.

Наследник позволил взять себя за руку и увлечь вглубь храма, однако в этот момент он еще меньше, чем обычно, боялся отца и благоговел перед тайнами, на которые вечно намекали его родители.

Да и сам храм при всем его монументальном величии показался ему не столь грандиозным, как во время прежнего посещения. Почему-то сегодня во внутренних дворах почти не видно было жрецов, а из помещений куда-то удалили многих идолов и элементы роскошного убранства.

Бросив взгляд на пустой постамент, где, судя по всему, прежде стояла статуя, царевич подумал о том, как легко такой "бог" может быть удален и со своего пьедестала, и из людской памяти. А когда он приблизился к раздвижной металлической двери, в голову пришла иная мысль: если можно заставить людей забыть даже имя бога, то уж изменить обычай, каким бы древним он ни был, и вовсе не составит труда.

Эта мысль не оставила наследника трона и после того, как отец открыл ему страшную и отвратительную тайну священного бассейна.

– Этого я делать не стану! – решительно заявил царевич, глядя на дно каменной чаши. – Ни за что и никогда!

– Но ты должен! – вскричал его отец, в голосе которого ярость смешалась с мукой и отчаянием. – Взгляни, каким ты станешь, если откажешься. – Он указал на стены, на изображения уродливых богов. – Разве ты сможешь жить в столь безобразном обличье?

– А разве у меня есть иной выбор? – ответил вопросом на вопрос царевич. – Если речь идет о том, стать мне уродом, как они, или убийцей, как ты, я выбираю первое. Несчастным пленникам не потребуется проливать кровь, только лишь ради того, чтобы мне нравилась собственная внешность.

С этими словами он бросил последний взгляд на бассейн, на миг встретился глазами с отцом и покинул святилище. Больше он туда не возвращался, а когда спустя месяцы и годы перемены в его внешности стали заметны, он не попытался скрыть их, а, напротив, нарочито демонстрировал как свидетельство своей непреклонной приверженности "жизни по правде".

Было также замечено, что после того памятного дня фараон Аменхотеп с трудом выносил присутствие сына и старался видеться с ним как можно реже. Он окончательно удалился от дел и предавался исключительно развлечениям, так что наследник престола стал практически единоличным правителем Египта.

Но тут Гарун заметил приближение утра и прервал свой рассказ.

– О повелитель правоверных, – молвил он, – приходи сюда вечером, и я поведаю тебе, как были открыты некие ужасные тайны.

Халиф поступил, как было предложено. На закате он вернулся в мечеть и поднялся на минарет.

И Гарун аль-Вакиль сказал...

* * *

Тии никогда не забывала о том, какие муки довелось ей испытать при рождении царевича, однако на сей раз, почувствовав внутри себя раздирающую боль, сразу поняла, что ей предстоят несравненно более трудные роды. Всякий раз, когда боль хоть чуточку отпускала, она корила себя за то, что девять месяцев назад не сумела оказать сопротивление требованиям пьяного мужа и вынуждена была вынашивать второго ребенка Мучительные спазмы доводили царицу едва ли не до безумия, и ей казалось, будто поселившиеся в животе злобные чудища, разрывая ей внутренности и промежность, стремятся выбраться на волю. Чудищ этих она, разумеется, не видела, но представляла себе очень хорошо: скользкие, с тонкими конечностями и, кажется, выпуклыми черепами.

Когда боль в очередной раз ненадолго отступила, царица осознала, что ее поддерживают чьи-то заботливые руки. Она подняла глаза и узнала Киа.

– Что... – с трудом пролепетала Тии. – Как... Ты...

– Я услышала твои крики, – пояснила племянница. – Не могла заснуть, вот и пришла.

Тии схватилась за свой живот, а потом ее взгляд непроизвольно упал на уже начавший округляться живот племянницы.

"Не удивительно, – подумала царица, – что Киа так встревожена. Станешь нервничать, когда видишь картину мук, ожидающих тебя в скором будущем, да еще и сознаешь, что все эти муки напрасны..."

Вернулась боль: шипящие монстры снова запустили свои пальцы в ее плоть. Тут она неожиданно почувствовала во рту горечь, а когда почти неосознанно сглотнула, боль отступила и чудовища исчезли. Тии открыла глаза и увидела в руках Киа флакончик с черной, густой жидкостью.

– Откуда... это?.. – прошептала царица, глядя на склянку. – Я думала... Это страшная тайна... Где... ты... взяла?..

– Это твой брат, – пояснила Киа. – Инен, жрец Амона. Он сказал, что это снадобье не простое, а магическое. – Она посмотрела на склянку. – Неужели оно тебе не помогло?

– Помогло. – Тии слабо кивнула и попыталась улыбнуться. – Конечно же помогло.

– Только ты... – Киа боязливо покосилась на склянку в своей руке. – Только ты, пожалуйста, ничего не говори царевичу. Он не должен знать, что я воспользовалась этим зельем.

– Не бойся, я не проболтаюсь.

Тии улыбнулась снова. Боль вернулась, но на сей раз она показалась царице мягкой, как набегающая волна, и она отдалась ей, усыпляющей и погружающей во тьму.

Она смутно помнила, что ее унесли в спальню, уложили на подушки, что вокруг суетились служанки, а потом ее бедра стали влажными и липкими от крови. Потом накатывавшая на фоне странных, пугающих видений боль снова обострилась, а через некоторое время в нос ей ударило омерзительное зловоние, исходившее, как казалось, из ее же лона. Тии застонала и, приподняв голову, кажется, уловила среди сочившейся из промежности крови какие-то желтые полоски, но следующий приступ боли заставил ее истошно завизжать и выгнуться дугой. Впечатление было такое, будто некая когтистая тварь задалась целью острыми когтями изорвать ее в клочья. Тии предприняла отчаянную попытку поднять голову, и ей показалось, будто сквозь застилавшую глаза пелену боли она увидела искаженное лицо мужа, со страхом взиравшего на то, как какой-то человек вскрывает ножом ее пульсирующий живот. Тии снова завопила и едва не провалилась в небытие, однако усилием воли сохранила сознание и – если ей это не померещилось – увидела, как сквозь разрез извлекли крохотное существо. Даже пребывая на грани беспамятства, она отметила, что существо это, измазанное кровью и какой-то вонючей желтой слизью, шевелит неестественно тонкими конечностями. Послышался крик ужаса, причем Тии так и не поняла, был то крик мужа или ее собственный. Уже проваливаясь во тьму, она почувствовала, как струйка густой жидкости вливается ей в рот, и успела ощутить знакомую горечь.