Теплая Птица - Василий Гавриленко

– Конунг, то есть – тьфу! – Андрей, – повернулся ко мне Олегыч. – Так что делать-то будем?

Я помолчал, собираясь с мыслями. Машинист и Шрам настороженно глядели на меня. Ждали.

– Вам нельзя идти туда, – сказал я, кивнув на ворота.

– Нельзя? – удивленно протянул Олегыч.

– Нельзя, Олегыч, – упрямо повторил я. – За первыми воротами – сводный отряд стрелков. А если их командир решит обыскать поезд? Его едва ли остановит это.

Я ткнул пальцем в серпик луны, нашитый на левом рукаве моей куртки.

– Олегыч, по Уставу Наказаний, лица, причастные к потерпевшему крах отряду, подлежат казни. Все без исключения. Без исключения, понимаешь? Тебя тоже не пощадят, хоть ты всего-навсего машинист.

Олегыч засопел, должно быть, обидевшись на «всего-навсего машинист».

– Я уж не говорю о Шраме. Для него Резервация – мышеловка.

Шрам склонил голову.

– Всегда мечтал побывать за стеной, – сказал он. Что-то в голосе игрока заставило меня замереть и внимательно посмотреть на своего спасителя: в голосе Шрама исчезла присущая всем жителям Джунглей напускная развязность. Теперь это был голос настоящего Шрама, Шрама-человека. – Мне кажется, когда-то я жил там…

– Ты тоже видишь всполохи, – догадался я.

Шрам кивнул.

– И что они говорят тебе?

– Немного. Только то, что когда-то я жил там, – Шрам кивнул в сторону Резервации, – и у меня была… ну, на которой ездят.

– Машина?

– Да, фургон. В нем я – долго-долго по дорогам.

– Ты был дальнобойщиком, – вставил Олегыч, раскуривая папироску.

– Да… наверно. В фургоне – много-много коробок. Ночью останавливался на дороге, спал, утром снова – долго-долго. Иногда тормозил, она садилась ко мне, белые волосы или черные.

– Ты подбирал проститутку, – ровным голосом произнес Олегыч. Поперхнулся дымом папиросы и вдруг зашелся смешком. Шрам умолк, недоуменно глядя на него.

– Послушайте, – нетерпеливо сказал я. – Вам нельзя туда, – кивнул на ворота. – Но в Резервацию можно проникнуть и другим путем.

– Разве?

– Можно, Олегыч. Когда-то я, придя из Джунглей, сам воспользовался этой возможностью.

Шрам крякнул.

– Когда-то я тоже был игроком, Шрам. Таким же, как ты.

– К делу, Андрей, – перебил Олегыч, с тревогой поглядывая на ворота. – Мемуары потом.

Действительно, надо поторапливаться. Я, похоже, начал забывать, в каком положении мы находимся.

– Так вот, проникнуть в Резервацию можно через люк у восточной стены…

– Стена огромная, как мы найдем этот люк?

– Дай договорить, Олегыч. Это место отмечено белым оленем.

Машинист посмотрел на меня как на сумасшедшего.

– Не делай такие глаза, Олегыч. Пройдите вдоль северной стены, и белый олень сам выскочит вам навстречу.

– Хорошо, – сдался старик. – Предположим, мы войдем в Резервацию. Что дальше?

– Ты знаешь Пустошь?

– Обижаешь.

– Знаешь бывшую Красную Площадь?

Олегыч хмыкнул.

– Идите туда. Там база возрожденцев. Секты возрожденцев. Глава секты – Христо. Хри-сто. Запомни. Скажи ему, что вы от Андрея. Он все поймет и приютит вас.

– А ты?

– Идите, – я пропустил последний вопрос машиниста мимо ушей.

Шрам открыл дверь и выпрыгнул на снег. Олегыч окинул взглядом кабину; пространство между двумя частями двигателя, печку, кровать. Вздохнул. В глазах его читалась боль.

– Пора, Олегыч, – мягко напомнил я.

Он встрепенулся и шагнул к ступенькам.

– Передай там привет Марине.

Негромко – вдогонку. Надеюсь, старик услышал.

Шрам подал Олегычу руку, помогая спуститься со ступенек. Сверху вниз посмотрел на меня. В свете луны широкое лицо Шрама и само напоминало луну.

– Андрей, может, ты с нами? – проговорил он.

– Идите. Не теряйте времени.

Пару минут я смотрел вслед двум удаляющимся фигурам. Одна – маленькая, согбенная, в телогрейке и шапке-ушанке, другая – крупная, но тоже согбенная. Сын и отец… «Ищите друг друга и ждите, несмотря ни на что». Я провел рукой по щеке – она была сухой. Слеза скатилась внутрь меня, прямо к сердцу.

Когда Шрам и Олегыч скрылись из виду, я захлопнул дверцу кабины и опустился в кресло у пульта управления. Дотянулся до рукояти гудка. Ну что? Неужели я сделаю это? Еще не поздно догнать Шрама и Олегыча, вернуться к Марине. Живым. Побежденным, но живым.

Я потянул рукоять на себя.

Резкий гудок разорвал в клочья предутреннюю тишину. Не жалея ушей, я с каким-то остервенением не отпускал рукоять до тех пор, пока ворота не вздрогнули. Приподнявшись с кресла, смотрел, как створки расходятся в стороны. В ушах звенело. Я встряхнул головой – звон уменьшился.

В воротах появился стрелок. Блеснул в свете луны красный флажок: путь свободен. Путь свободен…

Я начал вспоминать, как колдовал над пультом управления Олегыч. Уж не слишком ли самонадеянно с моей стороны было подумать, что я смогу привести локомотив в Резервацию? Кажется, сначала он выжимал вот эту хреновину…

Поезд ожил; находясь в кабине, я отчетливо ощущал все нарастающую мощь машины.

Несколько стрелков показались в воротах. Они постояли, о чем-то переговариваясь, и внезапно направились в мою сторону. Что им понадобилось?

Я запаниковал. Так и подмывало выжать до предела рычаг, еще помнящий тепло Олегычевой руки и направить локомотив на приближающихся людей. Людей, несущих опасность моей Теплой Птице. Черт возьми, что ты со мной сделал, Паша?!

Сжал зубы. Нет, суки, ваш поганый конунг Ахмат еще не совсем обабился…

– Эй, там, глуши мотор, – раздалось снаружи.

Я не пошевелился.

По металлическим ступенькам тяжело застучали ботинки. Дверца кабины распахнулась. В проеме появился стрелок с нашивкой на груди в виде белого кружка. Эта нашивка обозначает командира небольшого сводного отряда стрелков. Среди конунгов носителей таких нашивок называют кружочками, а еще – неудачниками. Ни один кружочек так и не стал конунгом.

Кружочек, заглянувший ко мне в кабину, был тощий, как жердь, с обвислым носом и глазами навыкате.

– Глуши мотор, гнида, – сказал он простуженным голосом.

Я повернулся так, чтоб он увидел серпик луны. Однако зрелище не произвело на кружочка должного впечатления.

– Ты по ходу, оглох?

Я вернул тумблер на панели управления в первоначальное положение. Гуд стал затихать.