Жестяные игрушки - Энсон Кэмерон

— Ну давай же, тони, — шепчу я этому лайнеру. — Пшли прочь, мать вашу, — говорю я парочке. И в конце концов, но не раньше, чем светофор меняет свет на зеленый, грузовик, на борту которого намалевана эта милая сценка, трогается с места и уплывает влево.

Теперь таксист навалился на водителя грузовика сверху, сомкнув руки у него на горле и колотя его башкой по капоту такси. Ноги водителя грузовика дергаются, беспорядочно колотя по мостовой среди пластиковых осколков радиаторной решетки. Женщина в зеленом платье колотит таксиста по спине кулачками. Ее подруга в черном вынимает из мусорного бака пустую пивную бутылку и несет ее через улицу к месту потасовки. Она держит ее обеими руками за горлышко и заносит над головой. Она раскраснелась от адреналина и от погони… и поле моего зрения заполняется рисованой пятнистой свиньей размером с микроавтобус, с черной заплаткой в форме Австралии на том, что, насколько можно догадаться, является вкуснейшим в мире окороком. Свинья восторженно улыбается и подмигивает мне, стоя на нарисованной зеленой травке, из которой тут и там торчат цветущие на боковине кузова маргаритки. Она совершенно восхитительная тварюга, эта жирная свинья, продающая себя и своих приятелей на отбивные. С точки зрения автора этой рекламы, свинья достойна восхищения. Еще бы. С точки зрения того, кто малюет Санта-Клаусов на витринах раскаленных торговых улиц и в этой связи весь год напролет глазеет на экраны выставленных в этих витринах телевизоров, на звезд, о которых прохожие иногда начинают, а иногда не начинают спорить, кто это, Мел или Слай, а может, даже Брэд, и которые держат в руках то пишущую машинку, то пневматическую дрель, то «Узи»; с точки зрения того, кому довелось даже видеть, как один юнец задержался у витрины посмотреть на мокрого Арни-с-МбО и сказал своим приятелям: «Смотрите-ка, вот бы им снять киношку про моего дядюшку Пэта, как он сволок свой аккордеон в ломбард», так вот, с моей точки зрения этот хряк и правда является шедевром живописи, и создавшее его рекламное агентство — действительно высший класс.

И все же я жду, пока и он уедет, чтобы дальше смотреть на смертоубийство, которое, возможно, происходит на той стороне улицы, пока он мне тут улыбается. Поэтому я кричу своему окну: «Греби отсюда, хряк рекламный». Грузовик не трогается с места. Восторженный рекламный хряк, продающий себя и своих приятелей на отбивные, продолжает мне подмигивать. И я вынужден признать — даже я, человек, ежедневно добавляющий этому миру небольшую порцию рекламного лоска, — даже я вынужден признать, что в этой стране свинья, щеголяющая патриотическим родимым пятном на заднице, подмигивающая тебе и улыбающаяся от уха до уха по поводу своей беконной судьбы, всегда будет стоять между тобой и тем, что происходит на самом деле. Что светские фотографии, и живописные сцены, и телевизионные объявления всегда будут стоять на пути того, что происходит. Что всегда найдется какая-нибудь яркая диорама, которая не даст человеку посмотреть на драку и услышать истину.

И это не чей-то там злой умысел. Это просто такой театральный занавес общества, в основе которого лежит торговля. Все самые звонкие объявления и самые живописные сцены направлены, чтобы продать, или обменять, или убедить, или утвердить, или просто заполнить пробел, мертвый сезон продаж в календарном году. И так до Рождества, когда вся эта торговая орбита превращается в сумасшедший дом, словно рынок перед закрытием. Водопады счастья по бросовым ценам, потому что завтра они будут никому не нужны.

А реальность — так, преходящая мелочь. Слишком незначительная, чтобы узнать, как протекает драка между семидесятикилограммовым водителем грузовика, стокилограммовым таксистом и взбешенными девицами с занесенными над головами пивными бутылками. Выплеснется ли бушующая в них ярость, или все завершится торжеством правосудия.

Общество намалевало для меня хряка с родимым пятном в форме Австралии на заднице. Я намалевал для этого общества флаг.

Ко времени, когда грузовик с нарисованной на боку свиньей трогается на зеленый свет, они уже расцепились. Оба отряхиваются и поправляют волосы. Заправляют рубахи. Женщины уехали. Мужчины расходятся, каждый к своей машине. Что-то там, за этой свиньей, сменило их разлад на полный и безоговорочный мир. Что именно, я не знаю. Возможно, страховка.

* * *

Я принимаю душ, завтракаю и еду в «Путешествия в Опасность». Брэдли развалился за своим столом. Сегодня на нем штаны в шашку, плотно обтягивающая тело футболка из лайкры, а волосы выкрашены в оранжевый цвет — на мой взгляд, праздничный и веселый, дикий и шутовской. Не самый адекватный вид для того, чей работодатель и друг пропал в зоне боевых действий — сейчас более пристали бы скорбные тона. Он читает еженедельный бюллетень, издаваемый в Лондоне Всемирным Контролем по Риску. Сквозь негромкое треньканье японской музыки для медитации он слышит скрип моих кроссовок по дощатому полу и поднимает ко мне лицо с наклеенной на него улыбкой, точь-в-точь поп-артовым символом беспредельного счастья, какой обыкновенно видишь у прыщавых продавцов в окошках выдачи «МакТинз». Когда он видит, что это я, улыбка усыхает, и он говорит мне: «Привет, Ханте».

Всемирный Контроль по Риску составляет рейтинг государств по степени риска для путешествий и инвестиций. Начиная с государств с практически нулевой преступностью и стабильными правительствами и до государств, в которых царит беспредел, а правительство не контролирует ситуацию или вообще отсутствует и степень риска для путешественника максимальна. Кими скачивает эти бюллетени из Сети и с их помощью находится в курсе мировых неприятностей. А также, основываясь на их данных, назначает сумму страховки, которую продает своим клиентам вместе с путешествиями в Третий, варварский, Мир.

— Славный хайр, — говорю я ему. — В смысле, оранжевый. Оранжевый — значит шутовской? Нет. Бунтарский. Значит, бунтарский? Или это просто такая мода у геев?

— Это просто цвет волос.

— Славно. Значит, волосы больше не означают никаких политических заявлений. Утратили силу. Все равно, смотрится классно. И что пишут про Бугенвилль?

Бредли подозрительно косится на меня, потом одной рукой приглаживает свои волосы, а другой переворачивает пару страниц распечатки.

— Вовсе не оранжевый, а янтарный, — говорит он. — А пишут то же, что последние два года. «Только пять процентов территории находится под правительственным контролем. Постоянные внутренние беспорядки. Ожидается продолжение атак БРА на империалистов. Это сопровождается разгулом преступности». И тэ дэ, и тэ пэ. Я понимаю, на слух кошмар, да и только. Но так было и раньше, а она ведь уже бывала там. Она знает эти места лучше, чем ВКР.

— Ни слуху?

— Ни духу. Но ты пойми, Ханте… ведь были уже прецеденты. Вспомни Нигерию. Вспомни Заир.

Про Нигерию я не знаю почти ничего. Это было еще до нашего знакомства с Кими. Но Заир крепко хлопнул меня по мозгам. Заставил изрядно поволноваться. Три года назад, еще будучи японской гражданкой, она на три месяца пропала, не оставив следов, в Заире. Чем сильно напрягла отношения между Японией и ожиревшим диктатором, превратившим эту страну в свою площадку для игр, которому было в высшей степени наплевать на пропавшую японскую туристку. Когда она объявилась, ее совершенно не озаботило, что она напрягла эти дипломатические отношения; более того, она заявила, что таких отношений Японии вообще не следовало устанавливать, если она, Япония, действительно руководствуется теми возвышенными идеалами, о которых то и дело трубит в официальных заявлениях.