Хранительница болот - Наталья Николаевна Тимошенко

выражение. Теперь передо мной стояла не Юлька, а Элена в ее обличье.

– Юля… – позвала я, чувствуя, как дрожит мой голос, как улетучивается возможность спасти ее.

– Что – Юля? – с незнакомым сарказмом в голосе передразнила она. – Опять начнешь меня жалеть, говорить, что я бедная девочка, ни на что не способна? Почему ты такая слепая, Эмма? Почему веришь всему, что я говорю? Почему думаешь, что я не способна убить тебя?

Я не узнавала Юльку, зато вспоминала, что однажды уже слышала подобный тон, схожие слова. Элена стояла напротив Леоны, смотрела на нее с презрением, а Леона до последнего не верила, что Элена выманила ее из дома, что завела в лес и готовилась убить.

– Опять думаешь, что ты – единственная и неповторимая? Что только ты начала вспоминать чужую жизнь, приехав сюда? Я тебя разочарую, Хранительница, – последнее слово она не произнесла даже, а будто выплюнула мне в лицо. – Я тоже вспомнила. Не ты одна тут избранная, не ты одна у нас надежда всего рода. Я тоже что-то вспомнила, что-то прочла в дневнике. Кажется, настало время поквитаться, как считаешь?

За что она собирается поквитаться, я не понимала. Ведь сто двадцать лет назад Элена убила Леону, Элена забрала у нее жизнь. Впрочем, для Элены, так и не получившей Яна, Леона наверняка осталась непримиримым врагом.

Юлька словно прочитала мои мысли.

– Ян твой мне не нужен. У меня было много времени подумать. Прошла любовь, завяли помидоры, так же теперь говорят?

Краем глаза я видела, как тетушки набросились на деда Кастуся, пытались отобрать у него ружье. Именно поэтому он до сих пор не выстрелил, хотя я больше не закрывала собой Юльку. Я слышала вопли тетушек, отборную ругань на беларусском деда Кастуся, какие-то слова Веры, но все это существовало словно в другом мире. Будто мы с Юлькой отгородились от них полупрозрачной ширмой, остались вдвоем. Точнее, вчетвером, потому что здесь и сейчас мы не Эмилия и Юлька, не Леона и Элена. Нас четверо, и я решила пробовать достучаться до той, что знала всю жизнь, которую всю жизнь оберегала и защищала.

– Юля, я знаю, что это не ты, – я смотрела ей в глаза, одновременно узнавая и не узнавая, – я знаю, что ты так не думаешь. Ты должна бороться за себя, ты не должна погибнуть из-за той, что натворила здесь столько бед много лет назад. Мы уедем, я помогу тебе. Пожалуйста, позволь мне помочь.

Юлька с сожалением покачала головой.

– Ты так и не понимаешь… Я не хочу бороться. Я не хочу отсюда уезжать. Мне здесь нравится. Мне. Понимаешь? Мне нравится, что я наконец могу ходить, что я сильнее всех в округе, что я больше ни от кого не завишу. Что я больше не твоя бедная сестренка-инвалид, не твоя бледная тень. Что я могу, – она вдруг хищно улыбнулась, и ужас, уже притихший во мне, вдруг вспыхнул с новой силой, – убить тебя. Сначала тебя, а потом и твоего Яна. Элена ошиблась, даровав ему вечную жизнь, он ее недостоин. Я исправлю ее ошибку.

Прежде чем я успела бы что-то сказать или сделать, Юлька оттолкнулась от пола ногами, которых еще месяц назад даже не чувствовала, и прыгнула на меня. Прыгнула Юлька, но падала на пол я уже под тяжелым весом огромного волка с серебристой шерстью. В последний момент я успела выставить перед собой руку, и мощные зубы сомкнулись не на шее, как мгновенно вспомнила во мне Леона, а на предплечье. Боль была такая, что я закричала, не в силах себя остановить.

Волколак отпустил мою руку, злобно зарычал, приготовился исправить ошибку, и я с обреченным каким-то ужасом понимала, что не закроюсь второй раз. Но прежде, чем острые зубы впились бы в шею, что-то большое и тяжелое налетело на нас сверху, буквально сорвало с меня Юльку, как ураганный ветер сносит с дома крышу. Послышалось уже два волчьих рычания. Я, полумертвая не то от ужаса, не то от неотвратимости происходящего, приподнялась на здоровой руке, увидела, как по полу гостиной, злобно рыча, вырывая друг у друга клочья шерсти, разбрызгивая по стенам алую кровь, катаются два волка, сцепившиеся в смертельной схватке.

И наконец раздался выстрел.

Один из волков коротко взвыл и повалился на бок, второй, поджав хвост, рванул к распахнутой двери на террасу и мгновение спустя скрылся в темноте.

Как в дурном фильме, в замедленной съемке, я села, посмотрела в ту сторону, откуда стреляли. Дед Кастусь все еще стоял, держа ружье наизготове, Вера молча смотрела на павшего волка, тетушки застыли в неестественных позах.

– Нет, нет, пожалуйста…

Я слышала себя будто со стороны. Не обращая внимания на боль, прошивающую руку до самой шеи, подползла к волку, коснулась измазанной кровью шерсти. Волки были похожи друг на друга, пока были живы, сейчас же, когда один из них уже не дышал, я видела, как постепенно серебристая его шерсть начинает приобретать красноватый оттенок, рыжеет, становясь все больше похожей на Юлькины волосы. Слезы застилали глаза, но я видела, как меняется тело волка, где-то удлиняясь, где-то укорачиваясь, приобретая человеческие черты. И вот спустя минуту перед мной лежал уже не мертвый волк, а моя сестра, смотрела на меня застывшими зелеными глазами.

В гостиной стояла гробовая тишина. И в этой тишине, не нарушая ее больше ни единым звуком, я поднялась на ноги, прошла мимо замерших наблюдателей и вышла на террасу. Остановить меня никто не пытался. То ли сами были в шоке, то ли понимали, что я сейчас не хочу никого видеть, не хочу ничьей поддержки.

Летняя ночь дохнула мне в лицо ароматом цветов и болотной тины, темнота позвала за собой, луна любезно подсветила тропинку. Не боясь больше нечисти, я шагнула вперед, оставляя позади тусклые огни Большого дома.

Лишь оказавшись одна в темноте, я закричала. Закричала так громко, что сорвались с веток сонные птицы, взмыли вверх и не вернулись обратно. От моего крика мир словно замер, испугавшись. Нечисть, которая была главной этой ночью, разбежалась по углам, не рисковала переходить мне дорогу. А меня накрывало волной боли, я шла вперед, отбрасывая в сторону ветки, обламывая самые непослушные.

Мне казалось, я иду прямо к болоту, а потому удивилась, когда впереди, в темном небе, показались шпили часовни, когда чуть сбоку булькнула вода в старом колодце. Я свернула от часовни к колодцу, хотя, если бы кто-то спросил у меня, зачем я туда иду, я бы не смогла ответить.

Подойдя к колодцу, я уперлась в него руками, заглянула вниз, хотела было закричать снова, но вместо крика изо рта вырвался лишь всхлип. И прежде, чем я наконец разрыдалась бы, услышала позади себя шорох. Резко выпрямилась, обернулась. В метре от меня стояла русалка. Та самая, что обронила ключ от гробов и двери в подвале. Я узнала ее по темно-рыжим волосам, по провалам вместо глаз, только в этот раз она даже не пыталась показываться мне красавицей, осталась при своем облике.

Лоскотуха – так называла ее в своих записях Агата. Она подошла ко мне ближе и, убедившись, что я не боюсь ее, протянула ко мне руку с неестественно длинными пальцами, коснулась того места, что пульсировало болью от зубов Юльки, собрала немного крови, а затем выставила руку над колодцем, и несколько капель упали вниз. Только тогда я заметила, что вода в колодце поднялась высоко, плескалась у самого края.

Когда кровь упала в воду, та вмиг окрасилась в бордовый цвет, будто в нее попали не несколько капель, а вся моя кровь, забурлила, закрутилась водоворотом, а затем стихла. И я вдруг увидела отражение не звездного неба, не темных мрачных деревьев, а низенькой избушки и женщины, сидящей на пороге. Не думая о том, что делаю, я опустилась перед колодцем на колени и погрузила лицо в воду.

Глава 30

Женщина была еще молода, лет тридцати с небольшим хвостиком. Стояла на пороге