Фашисты - Майкл Манн

нацизм, как, возможно, и итальянский фашизм, выстраивался на социальном фундаменте общей идеи.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ: МОБИЛИЗАЦИЯ НОСИТЕЛЕЙ ТРАНСЦЕНДЕНТНОГО

ПАРАМИЛИТАРНОГО НАЦИОНАЛ-ЭТАТИЗМА

Подведем итоги всему вышесказанному и объясним, благодаря каким факторам нацисты получили достаточное количество сторонников и симпатизантов, чтобы прийти к власти. Разумеется, нацисты были выходцами из каждой области Германии, из всех социальных, возрастных и половых групп. Я не претендую на исчерпывающий анализ социальной базы нацизма, а указываю лишь на ее диспропорциональные составляющие. Одной из опор нацизма на этой стадии стали протестанты, поскольку евангелическая церковь считала себя душой германского национального государства. Кроме того, нацизм имел много сторонников среди беженцев — «этнических немцев», а также немцев, проживающих на пограничных территориях, небезосновательно считаемых «территориями под угрозой». Нацизм сильно укоренился среди государственных служащих, в особенности среди мужчин, прошедших военную службу, но также и среди штатских чиновников, учителей государственных школ и работников коммунальных служб. Все они возлагали особые надежды на сильное государство, способное решить социальные проблемы, и считали Веймарскую республику государством рыхлым и слабым. Много единомышленников нашли нацисты в университетах и вообще в самом образованном слое общества, пропитанном идеями «народнического» национализма. Все эти группы разделяли идею национал-этатизма: веры в то, что государство с активным гражданским обществом, воплощающее в себе культуру нации, будет стремиться к высшим общественным целям.

В этой среде, правонационалистической еще до Первой мировой войны, выросли и сформировались основные носители фашизма: два поколения молодых мужчин, готовых применять парамилитарное насилие против «врагов», как за рубежом, так и у себя дома. Сторонники и активисты нацизма, вышедшие из этой среды, были более тесно связаны с идеей национального государства, чем с идеями современного промышленного капитализма или классовой борьбы. Их массовое движение позаимствовало у социалистов идею коллективизма и солидарности, добавив к ней жесткий парамилитаризм, сформировавший сознание целого поколения молодых активистов. Это были «сознательные немцы», преданные своему делу, иногда восторженные идеалисты, иногда жестокие погромщики (а нередко — и то и другое сразу). Это странное смешение качеств ставило в тупик сторонних наблюдателей, оценивавших общественную реальность не через призму взглядов социалистического или католического сообщества, а своими глазами.

Помимо этих ключевых носителей — тысяч марширующих и атакующих — нацизм привлек множество сочувствующих разного возраста и социального положения; миллионы из них отдали нацистам свои голоса. В одной трети немецкого населения, поддержавшей фашизм, более всего впечатляет то, что все эти люди находились вдалеке от переднего края классовой борьбы. В основном они обитали вне крупных промышленных центров, вне сферы организованного крупного производства, не принадлежали ни к высшим кругам современной крупной буржуазии, ни к мелкой буржуазии, ведущей свой рискованный малый бизнес, ни к армии безработных, вышвырнутых на улицу во время Великой депрессии. Этот широкий круг поддержки, скорее всего, смирился с парамилитарной тактикой нацистов, поверив, что они только обороняются и что твердая рука государства сможет призвать их к порядку. Помимо открытой массовой поддержки, нацизму тайно потакали старорежимные военные и правительственные круги, тоже стоящие в стороне от главных столкновений современной классовой борьбы. В целом сторонники нацизма не были социальными маргиналами. Они не страдали от материальных лишений, не были отчуждены от общества. В основном это были крестьяне, госслужащие, дипломированные специалисты, работники сферы образования, кустари-ремесленники, жители провинциальных городов. Важной причиной прихода нацистов к власти стал классовый конфликт, зашедший в «патовую ситуацию»: не потому, что нацизм представлял интересы каких-либо классов в их борьбе с другими классами (хотя и вполне нейтрален он не был), а скорее потому, что обещал преодолеть классовый конфликт, и обещание это казалось вполне выполнимым, учитывая политику движения и социальное происхождение самих нацистов.

Большинство этих немцев устали от классовых распрей, их удручала слабость и унижение Германии. Довоенный конфликт между кайзеровским старым режимом и «марксистским» пролетариатом проходил в достаточно ритуализированных рамках, не разрушая силу и единство страны. Но война разрушила все ритуалы, ослабила и старый режим, и государство в целом. В сокрушительном и неожиданном военном поражении можно было винить и реакционные элиты, стоявшие у государственного руля, и социалистов, отвергавших патриотизм и принявших на себя ответственность за сдачу страны. Дальше немцы стали свидетелями яростных классовых столкновений в первые послевоенные годы, утраты немецких территорий, тяжкого бремени репараций. Германию растаскивали на куски государства-победители. Немцы нищали, но богатели французы, британцы, славяне к востоку от Германии. В глазах обывателя повинны во всех этих международных унижениях Германии были социалисты и либералы, возглавлявшие раннюю Веймарскую республику, а также, возможно, евреи. Дальше немцам пришлось испытать на себе две международные экономические катастрофы — кризис инфляции и Великую депрессию, — ожесточившие (пусть и в меньшей степени, чем после войны) классовое противостояние. Треть немцев позволила убедить себя в том, что во всех этих бедах виновны иностранцы, а также оба классовых лагеря. Социализм предлагал лишь утопическое будущее и хаотическое настоящее — «большевизм» или «жидобольшевизм» (так называли его и белогвардейские эмигранты, и восточные немцы), царящий сейчас в России. Чтобы победить капитализм, немецким социалистам недоставало ни сил, ни решимости. Они не предлагали решений — лишь несли с собой новые проблемы. В свою очередь, не мог победить социализм и восстановить экономику и промышленный и финансовый капитализм, в умах публики тесно связанный с интернационализмом, еврейством, либерализмом и Депрессией. При этом ни один из противоборствующих классов, по-видимому, не стремился исправить законы капиталистической экономики.

Гитлер предложил другое решение, убедительно пообещав, что ему удастся подчинить классовые конфликты и законы капитализма общему благу нации — так же, как он подчинит великие державы и их прихвостней делу возрождения Германии. Для трети населения Германии эти две задачи выглядели вполне выполнимыми: во-первых, надо вручить власть надклассовой «третьей силе», которая преодолеет классовые конфликты любыми возможными средствами; во-вторых, мобилизовать немецкую национальную солидарность против всего чужеродного и разобщающего нацию. Это были весомые причины, чтобы отнестись к нацизму серьезно и сочувственно — и дать ему шанс.

Для тех из нас, кто живет в благополучных демократических государствах, военный или экономический кризис — еще не повод прибегать к таким радикальным решениям. То, что нацисты разделаются с демократией, если придут к власти, всем было хорошо известно. Германия не лежала в руинах, депрессия там была не страшнее, чем в Америке. Демократия вполне может справиться с таким уровнем угрозы. Борьба партий, по знаменитому замечанию Липсета, «есть демократическая форма борьбы классов». Но не стоит недооценивать глубину политического кризиса германского государства. Парламентская демократия в Германии не успела созреть и сделать свои правила игры безальтернативными. Скоротечность переходного периода не позволила консервативным элементам в парламенте и исполнительной власти привыкнуть к демократии. Элиты по-прежнему чувствовали,