Том 7. Последние дни - Михаил Афанасьевич Булгаков

что я якобы подстрекал Жоржа! Далее он пишет, что Жорж болен дурной болезнью... Он осыпает его площадной бранью, он угрожает! Нет, я не могу читать больше.

Строганов. Не веришь, что это пишет русский дворянин. Ах, какой век! Какая разнузданность! Дорогой барон, он бросает перчатку не только вам. Ежели он пишет так представителю коронованной главы, он вызывает общество. Он карбонарий. Да, барон, это плохо. Это опасное письмо.

Геккерен. Что же, я, полномочный королевский представитель, должен вызвать его? Граф, я теряюсь. Помогите советом. Мне вызывать?..

Строганов. О нет.

Геккерен. Он бросается, как ядовитый зверь! Барон Дантес не подал ему повода!

Строганов. После этого письма, барон, уже не имеет значения, подавал ли барон Дантес ему повод или не подавал. Но вам с ним драться нельзя. Про барона Дантеса могут сказать, что он послал отца...

Дантес. Что могут сказать про меня?

Строганов. Но не скажут, я полагаю. (Геккерену.) Вы должны написать ему, что его вызывает барон Дантес. А о себе прибавьте только одно — что вы сумеете внушить ему уважение к вашему званию.

Дантес. Так будет.

Геккерен. Да, будет так. Благодарю вас бесконечно, граф, мы слишком злоупотребили вашим вниманием. Но умоляю, оцените всю тяжесть оскорбления, которое нанесли. Пойдемте, граф, стол готов. (Уводит Строганова.)

Дантес один. Вдруг сбрасывает шкатулку на пол. Та отвечает ему стоном. Берет пистолет, стреляет в картину, не целясь. Геккерен вбегает.

Геккерен. Что ты делаешь?! Ах, сердце!

Дантес молча поворачивается и уходит.

Темно.

Из тьмы — багровое зимнее солнце на закате. Ручей в сугробах. Горбатый мост. Тишина и безлюдье. Через некоторое время на мост поднимается Геккерен. Встревожен. Что-то ищет взором вдали, собирается двинуться дальше. В этот момент донесся негромкий пистолетный выстрел. Геккерен останавливается, берется за перила.

Пауза.

Потом опять негромко щелкнуло вдали. Геккерен поникает. Пауза. На мост входит Дантес. Шинель его наброшена на одно плечо и волочится. Сюртук в крови и снегу. Рукав сюртука разрезан. Рука обвязана окровавленным платком.

Геккерен. Небо! О небо! Благодарю тебя! (Крестится.) Обопрись о меня. Платок, на́ платок...

Дантес. Нет. (Берется за перила, отплевывается кровью.)

Геккерен. Грудь, грудь цела ли?

Дантес. Он хорошо прицелился. Но ему не повезло...

На мост поднимается Данзас.

Данзас. Это ваша карета?

Геккерен. Да, да.

Данзас. Благоволите уступить ее другому противнику.

Геккерен. О да, о да.

Данзас. Кучер! Ты, в карете! Объезжай низом, там есть дорога! Что ты глаза вытаращил, дурак! Низом подъезжай к поляне! (Убегает с моста.)

Геккерен (тихо). А тот?

Дантес. Он больше ничего не напишет.

Темно.

Из тьмы — зимний день к концу. В квартире Пушкина, у кабинетного камина, в кресле — Никита, в очках, с тетрадью.

Никита (читает). «На свете счастья нет...» Да, нету у нас счастья... «Но есть покой и воля...» Вот уж чего нету так нету. По ночам не спать, какой уж тут покой! «Давно, усталый раб, замыслил я побег...» Куда побег? Что это он замыслил? «Давно, усталый раб, замыслил я побег...» Не разберу.

Битков (входит). В обитель дальнюю трудов и чистых нег. Здорово, Никита Андреевич.

Никита. Ты откуда знаешь?

Битков. Вчера в Шепелевском дворце был у господина Жуковского, подзорную трубу починял. Читали гостям эти самые стихи.

Никита. А. Ну?

Битков. Одобрительный отзыв дали. Глубоко, говорят.

Никита. Глубоко-то оно глубоко...

Битков. А сам-то он где?

Никита. Кататься поехал с Данзасом, надо быть, на горы.

Битков. Зачем с Данзасом? Это с полковником? Отчего же его до сих пор нету?

Никита. Что ты чудной какой сегодня? Выпивши, что ли?

Битков. Я к тому, что поздно. Обедать пора.

Никита. Тебе-то чего беспокоиться? К обеду он тебя, что ли, звал?

Битков. Я полагаю, камердинер все должен знать.

Никита. Ты лучше в кабинете на часы погляди. Что же ты чинил? Час показывают, тринадцать раз бьют.

Битков. Поглядим. Всю механику в порядок поставим. (Уходит в глубь кабинета.)

Колокольчик. Из столовой в гостиную входит Жуковский.

Никита. Ваше превосходительство, пожалуйте.

Жуковский. Как это — поехал кататься? Его нету дома?

Никита. Одна Александра Николаевна. А детишки с нянькой к княгине пошли...

Жуковский. Да что же это такое, я тебя спрашиваю?

Гончарова (входит). Бесценный друг! Здравствуйте, Василий Андреевич!

Жуковский. Здравствуйте, Александра Николаевна. Позвольте вас спросить, что это такое? Я не мальчик, Александра Николаевна!

Гончарова. Что вас взволновало, Василий Андреевич? Садитесь... Как ваше здоровье?

Жуковский. Ma santé est gâtée par les attaques de nerfs[57]. И все из-за него.

Гончарова. А что такое?

Жуковский. Да помилуйте! Вчера как оглашенный скачет на извозчике, с извозчика кричит, что зайти ко мне не может, просит зайти к себе сегодня. Я откладываю дела, еду сюда, а он, изволите ли видеть, кататься уехал!

Гончарова. Ну простите его, я вас прошу, тут какая-то путаница. Право, вас следует расцеловать за хлопоты об Александре.

Жуковский. Ах, не надобно мне никаких поцелуев... Простите, забылся... Отрекаюсь на веки веков! Из чего я хлопочу, позвольте спросить? Только что-нибудь наладишь, а он тотчас же испакостит! Кажется, умом он от природы не обижен, а ежели он теперь поглупел, так его драть надобно!

Гончарова. Да что случилось, Василий Андреевич?

Жуковский. А то, что царь гневается на него, вот что-с! Извольте-с: третьего дни на бале государь... и что скажешь, ну что скажешь? Я сгорел со стыда! Извольте видеть, стоит у колонны во фраке и в черных портках!.. Извините, Александра Николаевна... Никита!

Никита входит.

Ты что барину на бал подал позавчера?

Никита. Фрак.

Жуковский. Мундир надобно было подать, мундир!

Никита. Они велели, не любят они мундир.

Жуковский. Мало ли чего он не любит? А может, он тебе халат велит подать? Это твое дело, Никита. Ступай, ступай.

Никита. Ах ты, горе... (Уходит.)

Жуковский. Скандал! Не любит государь фраков, государь фраков не выносит. Да он и права не имеет! Ему мундир по должности присвоен! Это непристойно, неприлично!.. Да что фрак, он опять об отставке начал разговаривать! Нашел время... Ведь он не работает, Александра Николаевна! Где история, которую он посулил?.. А тут опять про какие-то стихи его заговорили! Помните, что было?.. А у него доброжелателей множество, поверьте, натрубят в уши!

Гончарова. Ужасно то, что вы говорите, Василий Андреевич! Но он так взволнован, так болен в последнее время... так, иногда глаза закроешь, и кажется, что летим в пропасть... все запуталось.

Жуковский. Распутаться надобно, это блажь. У