Правда, которую мы сжигаем - Джей Монти

Сэйдж, только об этом меланхолическом чувстве, которое душит меня.

Смерть неизбежна, и я всегда это знал. Это обряд посвящения, но ты думаешь, что это происходит, когда ты становишься старше. Смерть, когда ты такой молодой, это не что иное, как больная, больная трагедия. Это совершенно другая форма траура.

Сайлас поднимает голову, глядя в небо, и я вижу слезы на его лице.

— Роза, вернись! — он издает крик, от которого у меня по коже пробегают мурашки. Это его сердце умоляет о ней. Молитва за нее. — Почему ты не взяла меня с собой? — он плачет. — Я бы пошел с тобой.

Я кладу руку ему на плечо, притягивая ближе к себе и заключая в свои объятия.

Я чувствую, как его тело трясется от криков, криков, которые снова и снова рикошетят от моего тела. И я впитываю каждый из них.

Это все, что я могу сделать. Все, что я могу сделать, это обнять его, пока он сидит и вновь переживает кошмар годичной давности. Тот, от которого мы все еще ждем, чтобы проснуться.

Я вспоминаю агонию, которую испытал, когда помогал Алистеру вытащить его с ее тела, наблюдая, как он в последний раз нес ее в машину скорой помощи.

Как после стало только хуже. Так чертовски хуже.

Я сидел у его двери, чувствуя себя бесполезным, просто отчаянно прислушиваясь к звуку его дыхания. Все, что могло бы сказать мне, что он жив. Я больше не мог этого выносить. Я стоял там и ждал, когда он умрет.

Когда я выломал дверь, сломав петли, я нашел его лежащим на спине.

Ничто в его комнате не было тронуто; он только вошел внутрь и лег на пол. Вот где он был, на полу, с одной из ее курток, свернутой на груди. Он даже не переоделся из одежды, в которой мы ее нашли.

А он просто бормотал, обо всем и ни о чем. Бормоча себе под нос, словно разговаривая со своим разумом.

Я заставил его пойти в душ. Я заставил его есть и запихнул лекарства ему в глотку. Я делал это в течение нескольких недель, пока он снова не смог делать это самостоятельно.

Я бы сделал это снова, я бы сделал это снова и снова ради него, потому что я тоже не теряю его.

Я держу его. Я держу всех мальчиков.

Я потерял слишком много дорогих мне людей, и я больше не теряю.

— Как давно ты здесь? — спрашиваю я, говоря впервые, как только его плечи перестают трястись.

— С тех пор, как ты ушел на занятия. Я хотел встретить с ней рассвет, но опоздал, — он глотает. — Я всегда чертовски опаздываю.

— Сайлас, ты знаешь, я бы никогда не солгал тебе, поэтому я не собираюсь говорить, что дальше будет легче. Но я знаю, что со временем ты исцелишься. Это не будет так остро, как сейчас.

— Я думаю, может быть хуже, — он поднимает голову, глядя на меня. — Время не лечит. Оно помогает тебе забыть, а она не заслуживает того, чтобы ее забыли. Буду ли я помнить через десять лет, как она пахла? Или как она выглядела, когда улыбалась? Нет. Она станет воспоминанием, а Рози была больше чем воспоминанием, Рук.

Вот что такое горе. Это палка о двух концах.

—Я знаю, что она была. И она всегда будет больше для нас. Мы справимся с этим вместе. Мы всегда с этим справляемся.

Наступает тишина, ветерок проносится вокруг нас, и я смотрю, как ветер подхватывает один из лепестков пиона.

Он парит в воздухе, плывя по течению.

Свободный и с крыльями.

И я думаю, что это способ Рози сказать нам, что мы справимся и что с ней все в порядке.

Каждый день в году для кого-то плохой день.

Двадцать четвертое июня может стать вашим днем рождения, лучшим днем в вашей жизни, а где-то в мире кого-то убивают.

Десятое октября может стать днем вашей свадьбы или помолвки. День, о котором нельзя было и мечтать. Тем не менее, через три дома живет маленькая девочка, потерявшая в тот день родителей в автокатастрофе.

Ваш лучший день всегда будет равен чьему-то худшему.

Я никогда раньше об этом не задумывалась. Я не думаю, что многие люди делают это, пока не испытают это на себе.

Двадцать девятое апреля превратилось из обычного дня, обычно солнечного, в основном проведенного в школе, в день, который я пропускала мимо и без задней мысли двигалась вперед, в день, который я никогда не забуду.

Сегодня раскол в душе ноет немного сильнее. Нервы, которые были разорваны, пульсируют в ожидании соединения. Мой мозг чуть настойчивее напоминает мне, что человека, с которым я пришла в этот мир, больше нет.

Я ходила сегодня утром на ее могилу и увидела, что кто-то уже оставил пионы, ее любимые цветы, но решила оставить и те, что купила. Она заслуживает всех цветов. Я думала о том, чтобы посидеть, остаться и поговорить. Чтобы рассказать ей о моей жизни, но все казалось таким негативным, и я не хотела обременять ее этим.

Как глупо. Я не хотела грузить могилу своими проблемами.

Я хотела остаться там, закрыть глаза и почувствовать себя так, будто мы под одеялом в ее постели. Болтаем о нашей жизни, смеемся, мечтаем о нашем будущем. Я хотела почувствовать ту связь, которая была у меня, когда она была жива.

Но я просто не могла этого сделать. Я не чувствовала ее там.

Это был просто надгробный камень с ее именем. Розы не было.

Я подумала, может, я сломалась? Ты же должен что-то чувствовать на кладбище, верно? Итак, если я не могла чувствовать ее там, куда я собиралась? Почувствую ли я когда-нибудь эту связь снова?

Вот что я чувствовала сегодня. Постоянно искала ее и знала, что никогда не найду ее.

Я толкаю дверь в общежитие, радуясь, что мой сосед по комнате в классе. Это значит, что я смогу свернуться калачиком в своей постели и плакать, и никто не будет задавать мне никаких вопросов. Небрежно скинув туфли, я иду к своей кровати и заползаю под одеяло.

Я поворачиваюсь всем телом к стене и делаю прерывистый вдох, не замечая, что сдерживаю себя. Слезы медленно капают на белые простыни. Я — сгусток разных эмоций, и все они кружатся внутри меня, как ребенок, рисующий пальчиками.

Чувство