Книги крови. I–III - Клайв Баркер

Всю ночь она лежала на своем ложе, не сомкнув глаз. Сейчас она спала редко, всего на несколько минут, и только тогда, когда за ней наблюдал Кус. Во сне Жаклин постоянно себе вредила, увечила себя, даже не зная об этом, просыпалась с криками, кровоточа, а из каждой конечности, словно у кактуса из плоти, торчали иголки, которые Жаклин творила из собственной кожи и мускулов.

Кажется, опять стемнело, но Жаклин не могла сказать наверняка. В этой комнате, закрытой плотными занавесками, освещенной лишь одной голой лампочкой, для всех чувств стоял вечный день, а для души – вечная ночь. Тут она лежала с пролежнями на спине, на ягодицах, прислушиваясь к отдаленным звукам с улицы, иногда дремала, иногда ела у Куса с руки, и ее мыли, убирали за ней, использовали.

В замке повернулся ключ. Она приподнялась с матраса посмотреть, кто это. Дверь начала открываться… открываться… открылась.

Васси. Боже, наконец, это был Васси, она видела, как он идет к ней.

«Пусть это будет не очередное воспоминание, – взмолилась она, – пусть в этот раз действительно будет он: истинный и настоящий».

– Жаклин.

Он произнес имя ее плоти, полное имя.

– Жаклин.

Это был он.

Позади него Кус уставился ей между ног, завороженный танцем ее влагалища.

– Ку… – попыталась улыбнуться она.

– Я привел его, – он ухмыльнулся, не сводя глаз с ее естества.

– День, – прошептала она. – Я ждала целый день, Кус. Ты заставил меня ждать…

– Да что для тебя день? – ответил он, все еще ухмыляясь.

Ей больше был не нужен сутенер, правда он об этом не знал. В своей невинности он считал Васси очередным мужчиной, которого она соблазнила по пути сюда, мужчиной, которого Жаклин осушит и выбросит, как и всех остальных. Кус думал, что завтра будет нужен; вот почему он так безыскусно вел свою роковую игру.

– Запри дверь, – предложила ему Жаклин. – Если хочешь, останься.

– Остаться? – с вожделением улыбнулся он. – В смысле, я могу посмотреть?

Он и так смотрел. Она знала, что он наблюдает за всеми через отверстие, которое провертел в двери; иногда Жаклин слышала, как он там пыхтит. Но в этот раз он останется здесь навсегда.

Кус аккуратно вытащил ключ из замочной скважины снаружи, закрыл дверь, вставил ключ изнутри и повернул его. Как только замок щелкнул, Жаклин убила сутенера, тот даже не успел обернуться и посмотреть на нее. В его казни не было ничего примечательного: она просто вошла в тощую грудь Куса и разорвала ему легкие. Он рухнул прямо на дверь, сполз по ней, обдирая лицо о дерево.

Васси даже не повернулся; он хотел смотреть только на нее.

Васси подошел к матрасу, присел на корточки и начал развязывать узлы на лодыжках. Кожа была стерта, на веревке застыли струпья засохшей крови. Он работал систематически, чувствуя покой, который так давно потерял, простое удовольствие быть здесь без возможности вернуться, знать, что любой путь вперед пролегает глубоко в нее.

Когда лодыжки освободились, Васси приступил к запястьям, склонившись к ней, закрыв вид на потолок. Его голос был так тих.

– Почему ты позволила ему так поступить?

– Я боялась.

– Чего?

– Двигаться; жить. Каждый день агония.

– Да.

Васси прекрасно понимал эту совершенную неспособность существовать.

Жаклин чувствовала его рядом, чувствовала, как он раздевался, как поцеловал землистую кожу на животе тела, которое занимала Жаклин. Кожа была отмечена ее трудами; она растянулась сверх меры, ее рассекали не заживающие полосы.

Он лег рядом, и от прикосновения его тела Жаклин стало хорошо.

Она дотронулась до головы Васси. Ее суставы застыли, каждое движение отдавалось болью, но она хотела повернуть к нему лицо. И Жаклин увидела Оливера, как он улыбался, и они поцеловались.

«Боже, – подумала она, – мы вместе».

И когда Жаклин подумала об этом, ее воля стала плотью. Под его губами ее черты растворились, превратились в красное море, о котором она так мечтала, и оно захлестнуло его лицо, которое и само начало расплываться: они превращались в общий поток, созданный из мысли и костей.

Острые груди пронзили Васси, как стрелы; а эрекция, заточенная разумом Жаклин, убила ее в ответ одним ударом. Сплетясь в приливе любви, они помыслили себя уничтоженными, и уничтожились.

Снаружи плакал и скорбел твердый, материальный мир, пустой треп покупателей и продавцов не смолкал всю ночь. Но со временем равнодушие и усталость одолели даже самых энергичных торговцев. И внутри, и снаружи воцарилась исцеляющая тишина: конец всем потерям и приобретениям.

Автомобиль закашлялся, захлебнулся и умер. Дэвидсон неожиданно осознал, до чего же сильный ветер дует на пустынной дороге, заглядывая в окна его «мустанга». Он попытался оживить мотор, но тот определенно сопротивлялся. Отчаявшись, Дэвидсон уронил державшие руль потные руки и обозрел территорию. Во всех направлениях, куда ни взгляни, – горячий воздух, горячие скалы, горячий песок Аризоны.

Он отворил дверь и ступил наружу, на раскаленное пыльное шоссе. Оно, не сворачивая, простиралось до самого горизонта. Если он прищуривал глаза, ему удавалось разглядеть далекие горы, но как только он пытался сфокусировать на них взгляд, они расплывались в раскаленном дрожащем воздухе. Солнце уже начало припекать ему макушку там, где начинали редеть светлые волосы. Он отбросил крышку капота и начал безнадежно копаться в моторе, проклиная отсутствие у себя технической сметки. Господи, подумал он, им нужно было так делать эти чертовы штуки, чтобы любой дурак мог разобраться в них.

Тут он услышал музыку.

Она была так далеко, что поначалу походила просто на тихий свист в ушах, потом стала громче.

Это была весьма своеобразная музыка.

Как она звучала? Как ветер в телеграфных проводах, без ритма, без души, ниоткуда – тихий голос, коснувшийся волос на его шее и велевший им подняться; он попытался не замечать ее, но она не прекращалась.

Он огляделся из-под ладони, пытаясь найти музыкантов, но дорога в оба конца была пустынной. Только когда он вгляделся вглубь пустыни, он заметил ряд маленьких фигурок, идущих или скачущих, или пляшущих на пределе способностей его зрения. Их силуэты расплывались в идущем от земли жарком мареве. Эта длинная процессия – если таковой она являлась – двигалась через пустыню параллельно шоссе и, похоже, не собиралась на него выходить.

Дэвидсон еще разок поглядел в остывающее нутро своей машины и вновь на далекую процессию танцоров.

Ему нужна помощь – никакого сомнения.

Он двинулся через пустыню по направлению к ним.

Вне шоссе пыль, которую на дороге уплотняли машины, парила свободно, она кидалась ему в лицо с каждым шагом. Он двигался медленно, хоть и трусил мелкой рысью, – они все удалялись. Тогда он перешел на бег.