Все расследования отца Брауна - Гилберт Кийт Честертон

– Короткий клинок, – подтвердил Браун и кивнул с мрачной важностью, точно филин, – но очень длинная рукоятка.

Еще прежде, чем зал полностью отказался от мысли, что священник своими глазами видел, как сам же вонзает в жертву короткий клинок с длинной рукоятью (отчего убийство казалось еще чудовищней), он поспешил объясниться: – Я хочу сказать, короткие клинки бывают не только у кинжалов. У копья тоже короткий клинок. И копье поражает точно так же, как кинжал, если оно из этих причудливых театральных копий; вот таким копьем бедняга Паркинсон и убил свою жену – как раз в тот день, когда она послала за мной, чтобы я уладил их семейные неурядицы, – а я пришел слишком поздно, да простит меня господь. Но, умирая, он раскаялся, раскаяние и повлекло за собою смерть. Он не вынес того, что совершил.

Всем в зале казалось, что маленький священник, который стоял на свидетельском месте и нес совершенную околесицу, просто сошел с ума. Но судья, по-прежнему смотрел на него в упор с живейшим интересом, а защитник невозмутимо задавал вопросы. – Если Паркинсон убил ее этим театральным копьем, он должен был бросить его с расстояния в четыре ярда, – сказал Батлер… – Как же тогда вы объясните следы борьбы – разорванное на плече платье? – Защитник невольно стал обращаться к свидетелю как к эксперту, но никто этого уже не замечал.

– Платье несчастной женщины было порвано потому, что его защемила створкой, когда она пробегала мимо, – сказал свидетель. – Она пыталась высвободить платье, и тут Паркинсон вышел из комнаты обвиняемого и нанес ей удар.

– Створкой? – удивленно переспросил обвинитель.

– Это была створка двери, замаскированной зеркалом, – объяснил отец Браун. – Когда я был в уборной мисс Роум, я заметил, что некоторые из зеркал, очевидно, служат потайными дверьми и выходят в проулок.

Снова наступила долгая неправдоподобно глубокая тишина. И на этот раз ее нарушил судья.

– Значит, вы действительно полагаете, что когда смотрели в проулок, вы видели там самого себя – в зеркале?

– Да, милорд, именно это я и пытался объяснить, – ответил Браун. – Но меня спросили, каков был силуэт, а на наших шляпах углы похожи на рога, вот я и…

Судья подался вперед, его стариковские глаза заблестели еще ярче, и он сказал особенно отчетливо:

– Вы в самом деле полагаете, что когда сэр Уилсон Сеймор видел нечто несуразное, как бишь его, с изгибами, женскими волосами и в брюках, он видел сэра Уилсона Сеймора?

– Да, милорд, – отвечал отец Браун.

– И вы полагаете, что когда капитан Катлер видел сгорбленного шимпанзе со свиной щетиной на голове, он просто видел самого себя?

– Да, милорд.

Судья, очень довольный, откинулся на спинку кресла, и трудно было понять, чего больше в его лице – насмешки или восхищения.

– А не скажете ли вы, почему вы сумели узнать себя в зеркале, тогда как два столь выдающихся человека этого не сумели? – спросил он.

Отец Браун заморгал еще растерянней, чем прежде.

– Право, не знаю, милорд, – с запинкой пробормотал он. – Разве только потому, что я не так часто гляжусь в зеркало.

Машина ошибается

Фламбо и его друг, маленький священник, в предзакатный час сидели на садовой скамейке в Темпл-гарденс. Подействовала ли на них окружающая обстановка или какие-то другие, случайные флюиды, неизвестно, но только разговор этих двоих зашел о правосудии. Признав, что перекрестный допрос обвиняемого адвокатом и прокурором заключает в себе элемент случайности, они заговорили о пытках, вспомнили Древний Рим и средневековье, истязания по приговору французского магистрата и американский допрос третьей степени.

– Мне доводилось читать о пресловутой психометрии, то есть о детекторе лжи, – сказал Фламбо. – В последнее время по этому поводу подняли много шума, особенно за океаном. Вы, наверное, знаете, что я имею в виду: испытуемому надевают на запястье манжетку пульсомера, затем произносят вслух самые разные слова и ждут, не станет ли его сердце биться чаще после некоторых из этих слов. Что вы думаете об этом методе?

– На мой взгляд, он весьма занятен, – отозвался отец Браун. – Кстати, наш разговор напомнил мне одну интересную идею, возникшую в глубокой древности: в те времена верили, что, если убийца коснется тела жертвы, из ран хлынет кровь.

– Неужели вы хотите сказать, что считаете оба этих метода равноценными?

– Один стоит другого, – ответил маленький священник. – В мертвом ли, в живом ли теле кровь все равно течет то быстрее, то медленнее, и причин тут много. Тайна сия велика есть, и, боюсь, мы никогда в нее не проникнем. Могу лишь сказать вам о себе: скорее кровь человеческая затопит альпийский пик Маттерхорн, чем я решусь ее пролить.

– Но ведь американский метод превозносят крупнейшие заокеанские ученые! – не отставал Фламбо.

– Наивные они люди, эти ученые! – воскликнул отец Браун. – А самые наивные из них – именно американцы. Кому еще, кроме янки, могло прийти в голову судить о чем бы то ни было по частоте сердечных сокращений? Да эти ваши ученые не менее наивны, чем самонадеянный мужчина, полагающий, что если женщина краснеет в его присутствии, то, значит, любит его. Кстати, вот вам еще один тест, основанный на законах кровообращения, открытых великим Гарвеем. Такой же дурацкий, как и первые два.

– Но вы должны признать, – настаивал Фламбо, – что психометрия дает определенный результат: она прямо указывает, правду говорит человек или нет.

– А что хорошего в том, что она «прямо указывает»? – вопросил отец Браун. – Что это, в сущности, значит? Когда один конец указки на что-то нацелен, другой в это время показывает в совершенно ином направлении. Все зависит от того, сумеете ли вы взять указку за нужный конец. Один раз я уже попадал в такое положение и с тех пор не верю в пользу подобных методов.

И маленький священник приступил к рассказу о том, как его постигло разочарование.

История эта случилась лет двадцать назад, когда он служил капелланом в чикагской тюрьме, где томилось множество его единоверцев. Люди эти были одинаково способны на злодеяние и на раскаяние, так что работы у него было немало. Шерифом округа губернатор сделал бывшего сыщика по имени Грейвуд Ашер, бледного, молчаливого, склонного к философствованию янки, на лице которого обычное для него суровое выражение порой сменялось странной смущенной улыбкой. Отца Брауна этот человек любил и относился к нему немного покровительственно. Маленький священник платил ему такой же симпатией, хотя терпеть не мог его теорий, по сути весьма сложных, хотя и излагаемых достаточно просто.

Как-то вечером Ашер послал за капелланом. Тот, по своему обыкновению, молча сел у стола, заваленного бумагами, и стал ждать. Шериф извлек из кипы бумаг газетную вырезку и протянул ее Брауну. Тот внимательно прочел текст. Это был напечатанный на розовом фоне столбец светской хроники из одной американской газеты. В заметке говорилось: