Цветы, пробившие асфальт: Путешествие в Советскую Хиппляндию - Юлиане Фюрст

катакомб», написанное им в конце 1970‐х, прямо говорит о проблеме соперничества поколений:

Одним из условий молодежного движения протеста было отталкивание от аморализма властей предержащих. Хотя молодежное движение складывалось в условиях уже существующей диссидентской реальности, оно практически взяло на себя роль внутренней общественной совести движения. В мире, где авторитет отцов так низко пал, сыновья выступают как самозваные носители авторитетов[605].

В хипповском манифесте 1988 года связь между революционными идеями большевиков и идеями хиппи совершенно очевидна. Этот текст, написанный московскими хиппи, начинался с эпиграфа с цитатой из Ленина (с указанием источника — том 30, страница 226 полного собрания сочинений): «Нередко бывает, что представители поколения пожилых и старых не умеют подойти как следует к молодежи, которая по необходимости вынуждена приближаться к социализму иначе, не тем путем, не в той форме, не в той обстановке, как ее отцы»[606]. Смысл понятен: хиппи несут факел революции. Другой текст гласил: «Поколение длинноволосых молодых людей не потерянное поколение, как это часто утверждают официальные власти, а найденное поколение, в котором безволие и цинизм еще не преуспели в уничтожении корней»[607]. Некоторые хиппи более анархической ориентации говорили чуть смелее, чем их деды-большевики: «Иначе мы распишемся на ваших спинах из Калашникова»[608]. И здесь смысл был очевиден: мы идем за вами вслед. Когда вы перестанете двигаться вперед, мы займем ваше место.

Позднесоветская власть не слишком ценила разговоры о поколениях как таковых — они, как и классы, и гендеры, должны были потерять свою значимость в условиях социализма, который считался достигнутым вместе с принятием Советской Конституции 1977 года. В течение предыдущих лет советские власти показали, что они настроены против (а в большинстве случаев откровенно враждебно) по отношению к любого рода реформистским идеям, не говоря уж о сомнениях в коммунизме как единственной перспективе будущего. Поэтому ни надежды Солнца на то, что ему удастся продемонстрировать «истинную» природу хиппи советским властям, ни вера хиппи в то, что они являются продолжателями революционного духа, не смогли убедить советских лидеров официально признать хипповское движение. Напротив, конфликт был предопределен, поскольку двумя важными и постоянными составляющими хипповства были, во-первых, их идеи, уходившие корнями в американскую культуру, а во-вторых, их постоянное стремление к глобальным вещам. Это конкурировало с собственным стремлением коммунистов к универсальности, а также было суровым напоминанием советским властям о том, что в 1960‐х коммунистический мир утратил монополию на «революцию». Протестная культура 1960‐х все еще опиралась на некоторых коммунистических мыслителей (включая Маркса и Мао, Троцкого и Маркузе), но по сути они разработали свою собственную идею революции, не приняв ни советскую, ни китайскую модель (даже если последняя присутствовала в форме «Маленькой красной книжицы»).

В то время как «новые левые» еще распознавались советским истеблишментом как идеологические соратники (хотя и заблуждавшиеся), контркультура 1960‐х избавилась от многих атрибутов идеологии и произвела революцию в таком виде, который стал неожиданностью как для коммунистических, так и для капиталистических режимов, тем более что и на Востоке, и на Западе установился послевоенный консерватизм. У советского государства стало плохо получаться «совершать революцию». Советская государственная идеология не могла (или больше не могла) удовлетворить потребности молодых людей в вере (во что угодно — в Бога или в коммунизм), а также изменить свое отношение к образу жизни, нарушавшему все условности. Большевистская революция растворилась в представлениях о культурности сталинского времени и стремлении к стабильности брежневского периода. Когда новая волна бунтарей пришла из капиталистических Соединенных Штатов, это стало большим шоком для всех: внешний вид и активность этих бунтарей выглядели знакомыми для первых советских коммунистов, но были совершенно чуждыми для среднего советского гражданина — и откровенно подрывными для позднесоветских аппаратчиков. И эти люди имели наглость объявить свой странный образ жизни революционным! (Например, Огородников писал: «Наша революция — это революция совести, революция духа»[609].) Как будто бы их длинные волосы и разговоры о любви могли хоть как-нибудь быть похожими на революцию 1917 года, 60-летний юбилей которой отмечался в то время (хотя при этом революционная лексика была сведена к минимуму)[610].

Советская контркультурная молодежь и советские аппаратчики тем не менее были согласны в одном: «американское» означает «универсальное», а «западное» — «глобальное». У одной стороны такой упрощенный взгляд на мир контркультуры вызывал восторг и восхищение, для другой — означал соперничество и измену во время холодной войны. С приходом контркультуры на советскую землю и ее постепенным распространением среди широких слоев советской молодежи первоначальные доброжелательность и интерес к молодежным протестам 1960‐х сменились предсказуемой реакцией советских властей на все западное: ее заклеймили шпионажем, саботажем и опасным явлением[611]. Советская нонконформистская молодежь ничего не сделала, чтобы развеять этот страх. Они открыто и без стеснения отдавались всему, что предлагал им Запад: его музыке, его (воображаемым) свободам и его (условной) солидарности. Две разные группы хиппи написали открытые письма американской молодежи. В 1983 году «Свободная инициатива» обратилась к «Молодой Америке»:

Нам бесконечно близка и понятна американская молодежь. Нас объединяет общая боль и надежда, какие бы абсурдные формы она ни принимала в глазах старшего поколения. И мы верим, что честная молодежь Америки так же, как и мы, видит свое будущее более свободным от организованного насилия, процветающего в атмосфере страха и взаимного недоверия. Мы призываем рабочую, студенческую и «незанятую» молодую Америку поддержать неправительственные мирные инициативы, выступить за установление личных контактов между простыми людьми наших стран. <…> Ведь настоящего друга можно найти, лишь соприкоснувшись с ним сердцами. Нас многое объединяет, и в первую очередь это пацифистское движение планеты, которое родилось и выросло на американской земле. И сейчас нам особенно ясен смысл слов трагически погибшего Джона ЛЕННОНА: Нам нужна только любовь. Только любовь спасет нас всех[612].

Несмотря на британские корни Джона Леннона, именно Америка всегда пленяла воображение молодых хиппи. За несколько лет до того, как Диверсант обратился к американской молодежи, хиппи — участники огородниковского Христианского семинара выпустили очень похожее обращение:

Ваше влияние мы чувствуем вокруг себя на каждом шагу. Вы сейчас реально стали культурными лидерами человечества. Благодаря вашему примеру десятки и сотни тысяч молодых людей в нашей стране уже вырвались из удушающей гарроты тоталитарного идеологического принуждения. Они стали отщепенцами и аутсайдерами, они текут непрерывным потоком по дорогам и тропинкам нашей Родины, как бы восстанавливая кровообращение ее огромного и почти уже омертвевшего организма. Они поют ваши песни, носят вашу одежду, принимают ваши жизненные ценности. И главные из них — свобода, искренность, человечность