Вельяминовы. Время бури. Книга вторая - Нелли Шульман

– Обо всем забудут, на следующей неделе. Начнут обсуждать новое платье миссис Симпсон, или романы голливудских звезд… – он рассказал Джону, что снимки сделал известный им Максимилиан фон Рабе. Герцог предупредил сына:

– Смотри в оба, в Риме. Мне очень не нравится, что он… – отец сдержался, – в Кембридже отирался. Он в Британию не из-за Тони приехал. Вынюхивал, как добраться до Констанцы. Мне не по душе ваш вояж, но мы не можем ее в тюрьму посадить… – Джон потянулся за бронзовой кочергой. После войны он провел в замок электричество и газ, здесь был телефон, но вечером герцог, все равно, предпочитал сидеть при свечах. Белокурые волосы дочери играли золотистыми искорками. Тони шепнула:

– Вот и все, папа. Фон Рабе нашел меня в Испании, стал шантажировать фотографиями, я ему отказала. Больше ничего не было… – он поцеловал белый, теплый лоб:

– Отдыхай, ни о чем не волнуйся. Когда время придет, – герцог улыбнулся, – мы с тетей Юджинией врачей привезем. Няни тебе помогут. Доктор каждую неделю приезжать станет, телефон у тебя под рукой. Читай, гуляй, хорошо питайся… – Тони положила голову ему на плечо: «Спасибо, папа».

Она не рассказала отцу, ни о Петре, ни о Виллеме.

Адрес безопасной квартиры НКВД в Цюрихе Тони записала в блокноте, шифром. Сначала, она собиралась вырвать листок, и бросить его в камин, в спальне, но захлопнула тетрадь: «Не сейчас». Девушка, все равно, хотела забыть о Петре. Тони помнила только серые глаза Виллема, его большие, теплые руки, его шепот:

– Я люблю тебя, люблю. Мы всегда будем вместе, обещаю… – отец ушел, пожелав ей спокойной ночи. Тони сидела, с чашкой остывшего чая:

– Он даст о себе знать, – твердо сказала девушка, – родителям, сестре. Элиза ждет, пока Давид разведется, и они поженятся… – Тони сомкнула руки вокруг чашки:

– Виллем говорил, что Мишель посылает его письма родителям. Полсотни конвертов, до лета хватит. Виллем две недели, только и делал, что писал, перед отъездом… – Тони слабо улыбнулась:

– Кузен Теодор жениться собирается, на мадемуазель Аржан. Она очень красивая… – Тони положила руку на шелк халата. Врач обещал, что через месяц ребенок начнет двигаться:

– Мы поженимся… – она провела рукой по животу, – обязательно. Родится дитя, я найду Виллема. Он меня простит, он меня любит… – Тони, в первый раз за эти месяцы, заснула успокоено. Она лежала в старой, прошлого века кровати, на свежих, пахнущих лавандой простынях. Ей снилась палуба «Чайки», идущей по зеленой, тихой воде реки, ветви ив. Маленький, белокурый ребенок, смеясь, ковылял к ней и Виллему.

Джон пообещал отцу быть начеку. Юноша помялся:

– Ты мне два года назад о фон Рабе говорил, помнишь? Откуда… – прозрачные глаза отца пристально взглянули на него. Герцог взял папиросу из старой, времен своего отца, африканской шкатулки, слоновой кости:

– Черчилль с твоим дедом, – отец усмехнулся, – в лагере военнопленных сидел, в Претории. Потом они бежали, прошли триста миль по саванне, к Мозамбику. Спасали друг друга. Дед Черчилля выходил, когда тот дизентерией болел. Они вернулись в армию. Отца моего убили, при осаде Ледисмита. Я помню… – герцог закрыл глаза, – Черчилль, добравшись до Англии, к матери моей пришел. Мне одиннадцать лет исполнилось, а тете твоей, девять… – после смерти герцогини Люси, бабушка Марта призналась внуку, что Черчилль делал его матери предложение.

Джон помнил бронзовые, подернутые сединой волосы:

– Мама твоя отказала, – вздохнула Марта, – она старше Черчилля была, на десять лет. У нее вы на руках остались. Он влюблен был, – Марта затянулась папиросой, – сильно влюблен… – герцог подумал:

– Он всегда меня поддерживал. Всегда был, как отец. Хорошо, что он премьер-министром станет. С ним война не страшна, – в том, что Британия будет воевать, герцог не сомневался. Он закашлялся: «Джон повзрослел, он все поймет. Пусть знает».

Над замком Святого Ангела сияло солнце.

Джон опустил веки, слыша спокойный голос отца. Юноша долго молчал:

– Питер три года среди них, и за все время, ни словом, ничем… Я бы так не смог, папа… – отец присел на ручку его кресла:

– Сможешь, если понадобится. Я в тебе уверен. В Лондоне я тебя познакомлю со сведениями, что Питер и Генрих присылают. Генриху сложнее. Фон Рабе, его старший брат… – юноша подошел к Джону в церкви святого Иоанна в Геттингене. Он видел молодого человека на математических семинарах.

Гитлер, в январе стал рейхсканцлером. Джон приехал в Германию по студенческому обмену, из Кембриджа. У юноши была крепкая рука, каштановые, с рыжими прядями, волосы и серые, внимательные глаза. Джон заметил, что в церковь он пришел без нацистского значка:

– Генрих, – подумал Джон, – правильно, Генрих фон Рабе. Он отличный математик… – немец, вежливо, предложил:

– Если у вас есть немного времени, герр Холланд, я бы хотел с вами поговорить.

– Мы долго по городу гуляли… – Джон пошел к мосту, – почти до вечера. У себя в комнатах он не хотел подобное обсуждать. Хорошо, что Генрих очень осторожен… – над замком Святого Ангела развевались триколоры с фашистскими символами. Джон прислонился к перилам:

– Есть легенда, что наш предок, женатый на леди Веронике, спас отсюда, из замка, предка Питера, первого Кроу. Только бы мне не пришлось Питера с Генрихом вытаскивать из какого-нибудь Дахау… – Джон проводил глазами скромный, черный форд, с флажком Ватикана. Машина ехала к площади Святого Петра.

Юноша пошел туда же. Отец, в библиотеке, устало заметил:

– Если что-то случится, люди на Фридрихштрассе ничего не скажут. Но знай, что до Дахау, ни Питер, не Генрих не доживут. Имей это в виду, – Джон внимательно посмотрел на отца: «Папа, почему ты мне сейчас решил рассказать, о Питере?»

– Ввожу в курс дела, – удивился отец. Они заговорили о поездке в Рим.

Генерал ордена иезуитов редко пользовался автомобилем. По Риму Ледуховский предпочитал ходить пешком. Увидев на мосту невысокого, светловолосого юношу, в хорошем пиджаке, с непокрытой головой, Ледуховский вспомнил о мальчике. Генерал поэтому и взял машину. Монастырь Тре Фонтана стоял на окраине города. Утром Пачелли прислал монаха с запиской. Понтифик ожидал мальчика на приватной аудиенции.

Приехав в монастырь, Ледуховский мягко сказал об этом неизвестному. Побледнев, он помотал золотисто-рыжей головой:

– Я не могу, ваше высокопреосвященство… – мальчику дали белую рясу траппистов. Ледуховский подумал:

– Он полы моет, а все равно, ряса чистая… Сии облеченные в белые одежды кто, и откуда пришли? Я сказал ему: ты знаешь, господин. И он сказал мне: это те, которые пришли от великой скорби… – на исповеди мальчик не признался в своем грехе. Он только просил постричь его, как можно быстрее.

– От великой скорби… – иезуит видел горе в серых, больших глазах юноши. Мальчику предлагали спать в келье. Он попросил разрешения ночевать у церковных дверей, на голом, каменном полу.