AMERICAN’ец. Жизнь и удивительные приключения авантюриста графа Фёдора Ивановича Толстого - Дмитрий Миропольский

На рассвете над водой ещё плыл утренний туман, а племя уже пробудилось. Индейцы заполнили всю поляну, расчищенную вчера от деревьев и кустов, и встали в круг, на середину которого вытолкнули графа. Глухо погромыхивали бубны, обтянутые отсыревшей кожей. Шаман Стунуку расхаживал по кругу и поглядывал то на колюжей, то на Фёдора Ивановича. Он выкрикивал какие-то слова, от которых племя постепенно приходило в неистовство. Солнце поднималось, и чёрные глаза индейцев сверкали всё ярче. Они начали ритмичным уханьем отвечать шаману и подтанцовывать. Стунуку кричал ещё громче, его угловатые резкие движения становились всё шире, и двигался он всё быстрее.

Фёдор Иванович машинально размял затёкшие руки, но апатия не отпускала. Он словно со стороны смотрел на происходящее и, не зная ритуала, думал о том, что жизнь его сейчас закончится. Страха не было, хотя вспомнил граф рассказы о том, как свирепые колюжи убивали защитников Михайловского форта, как отрезали пленным уши, носы и пальцы, как засовывали в рот…

В изодранных штанах и рубашке, перепачканных золой, с всклокоченными волосами, в которых запутался лесной мусор, Фёдор Иванович немногим отличался от индейцев. По-особенному в кругу выглядел только Стунуку. На нём был надет шаманский доспех для защиты от враждебных духов. Голову покрывал тяжёлый убор из рогов горных коз. Поверх широкого кожаного нагрудника постукивали костяшки амулетов, связанных в ожерелья.

Передник Стунуку был расшит сложными узорами; икры шаман обернул меховыми ноговицами и в исступлённом танце вытаптывал мокасинами остатки травы. Левой рукой он тряс ритуальную погремушку, а правой взмахивал длинным деревянным кинжалом — такой же кинжал, но стальной, висел у каждого воина племени на груди в кожаных ножнах.

Охваченные чертобесием индейцы продолжали приплясывать и ухать. Кольцо медленно сжималось вокруг Фёдора Ивановича, шаман подходил всё ближе… Наконец, он оказался прямо перед графом и вдруг с криком ткнул его деревянным кинжалом в грудь. Остриё прорвало рубашку, но не коснулось тела, со стуком упершись в один из образков, скрытых под тканью. Стунуку отпрянул…

…а Фёдор Иванович словно проснулся. Казалось бы, монотонные движения толпы дикарей и мерный рокот бубнов должны были окончательно заворожить его, заставить смириться с неизбежной гибелью. Вместо этого граф снова почувствовал себя воином — как тогда, на Нуку-Гиве, после схватки с соседним племенем. В ушах его зазвучала песня, которой островитяне провожали побеждённых в последний путь, зная, что те никогда не вернутся. Фёдор Иванович набрал полную грудь воздуха — и в такт индейским бубнам подхватил эту песню, оглушительный заунывный вой, безжалостное напутствие мёртвым и грозное назидание живым.

Ничего подобного колюжи не слышали. Не бывало такого, чтобы обречённая жертва вела себя так странно и страшно. А граф продолжал выть, прочищая глотку; и в глазах его появился огонь, и поникшие бакенбарды снова встали дыбом, и спина распрямилась, и силой налились плечи, за которые придерживали его сзади два индейца.

Стунуку оторопел вместе с другими колюжами, но скоро спохватился. Отбросив погремушку, он снова шагнул к Фёдору Ивановичу, рванул на груди его рубаху и сгрёб образки в кулак. Реакция графа была неожиданной и молниеносной. В одно мгновение он перехватил руку шамана с образками, ударом в челюсть снизу свалил Стунуку навзничь; выдернул кинжал из ножен на груди у индейца, стоявшего за спиной, пырнул его в бок — и отскочил, ускользая от второго воина…

…который вцепился в рубаху. Ткань, порванная шаманом на груди, затрещала и окончательно лопнула. Уцелевший охранник тоже выхватил оружие, но Фёдор Иванович опередил его и с разворота полоснул клинком по горлу. Колюж стал падать, не выпуская рубаху. Граф выпростался из неё и кинжалом вспорол рукава — теперь ничто не стесняло его движений.

Фёдор Иванович стоял перед индейцами с обнажённым торсом и образками на груди, понимая, что жить ему осталось ещё несколько мгновений: кинжал был у каждого воина вокруг — сотни клинков, сверкнувших на утреннем солнце, против одного…

…но тут глубокий вздох пронёсся по толпе дикарей. Шелест их голосов с ужасом повторял одно лишь слово:

— Итхаква! Итхаква! Итхаква!

Фёдор Иванович взмахнул кинжалом и бросился на врага, решив прихватить кого-нибудь с собой на тот свет. Вопреки ожиданию, толпа расступилась, давая ему дорогу. Граф не стал раздумывать, почему колюжи ведут себя так странно. В несколько прыжков он достиг леса и скрылся за деревьями…

…а там пустился бежать во всю прыть. Надежды на спасение всё равно не было никакой, зато и от прежней апатии не осталось следа. Граф желал как можно дороже продать свою жизнь и, когда индейцы бросятся в погоню, атаковать не всю толпу, а нескольких преследователей. Попомнят они Фёдора Ивановича Толстого!

Граф нёсся, не разбирая дороги, и пролетел больше полуверсты единым духом по редкому сосновому лесу. Дальше начался ельник, деревья стояли плотно. Фёдор Иванович с разбегу нырнул между пушистыми колючими лапами…

…и в следующую секунду покатился с крутого обрыва. Закончив кувыркаться, он вскочил на ноги, наспех смахнул с лица прилипший песок и паутину — и увидел широкую гладь залива, а в нескольких саженях перед собой — человек десять воинов, которые высаживались на берег из байдарок. Что ж, вот и последний бой! Фёдор Иванович перехватил кинжал поудобнее, заорал что-то нечленораздельное и ринулся вперёд…

…но воины отчего-то пали на колени — кто на берегу, кто прямо в воде, — и загомонили:

— Итхаква! Итхаква!

Фёдор Иванович остановился и протёр заплывшие глаза. Перед ним были не колюжи, а их враги — алеуты, раскосые союзники Баранова. Но это чудесное спасение могло стать лишь отсрочкой смертного приговора, ведь граф ждал погони…

— Уходим! Уходим быстро! — крикнул Фёдор Иванович, не задумываясь, поймут ли его. Он забежал в воду, ухватив на ходу байдарку, и потащил её прочь от берега, продолжая выкрикивать:

— Там колюжи! Тлинкиты! Там! Уходим, скорее!

Граф запрыгнул в лодку, алеуты перекинулись несколькими словами и последовали его примеру. Один из воинов, помешкав, сел за спиной Фёдора Ивановича. Заработали вёсла. Когда на берег с обрыва действительно посыпались колюжи, алеутские байдарки уже отошли на добрую сотню сажен. Индейцам оставалось лишь проводить их бессильным яростным воем.

Фёдор Иванович зачерпнул пригоршню воды из-за борта и умыл разгорячённое исцарапанное лицо.

— Я же говорил, — довольно произнёс он. — Жить хочешь — не мешкай!

Алеуты гребли молча.

Остров Ситка оставался справа: байдарки не уходили от него далеко, но и не слишком приближались, чтобы их нельзя было достать выстрелом из ружья. Фёдор Иванович глянул на солнце — его спасители держали курс к северу, только непонятно было, в какую сторону от крепости бежали колюжи, на север или на юг острова. И значит, непонятно, приближается граф к месту стоянки «Невы» с воинством Баранова, или его увозят всё дальше…