Петр Первый. Проклятый император - Андрей Буровский

Дворяне владели поместьями — но при Петре и сразу после Петра жить в них дворяне не могли. Они, как правило, даже не рождались в своих поместьях и порой не видели их всю жизнь, разве что приезжали в них умирать.

За владение этими поместьями, за казенное жалованье дворяне платили очень уж высокую цену — пожизненная служба в самых суровых условиях. После введения учебной повинности даже уже не пятнадцатилетний юноша, а десятилетний малыш покидал родительский кров, и чаще всего — навсегда… Это ведь дворянских детишек пороли плетьми и палками в Навигацкой школе, это дворянские недоросли разбегались побираться в рубищах, боясь голодной смерти. Это дворянам запрещено было забирать своих детей из подобных жутких заведений.

Служа всю жизнь, с десятилетнего возраста, дворяне не имели никаких социальных гарантий. Как ни странно, но здесь опять же преимущества «податных» над «служилыми». Податной человек, как правило, очень мало общался с властями. Член общины, корпорации, «обчества», он имел дело в первую очередь с такими же, как он, или с выборными старейшинами. Эти сообщества жили не по писаным законам, а по традициям: по правилам, которые даже порой не очень осознавались, но которые никто и никогда не нарушал.

Живя по традициям, человек не совершает личностного выбора, не вступает в полемику. Он поступает неким единственно возможным способом. Таким, который веками назад придумали мудрые предки, не утруждая собственного разума. Традиция не демократична; она сразу расставляет всех по рангу, по чину, по месту, определяет, кто главнее и насколько. Но традиция гарантирует человеку то, что далеко не всегда оказывается в силах обеспечить ему «вскинутое на дыбы», как миксером перемешанное, государство Российское. Пока человек выполняет установленные «от века» правила, он точно знает: ему ничто не угрожает.

Традиция может потребовать унизиться, согнуться в поклоне, буквально простереться ниц. Но пока выполняешь её — тебя не могут унизить, обидеть. Традиция требует безоговорочного подчинения тем, кого она считает высшими, требует подчинить собственные интересы интересам «обчества». Но пока ты выполняешь её требования, и твои интересы будут блюсти и высшие мира сего, и «обчество». По традиции тебе всегда дадут то, что тебе полагается, а если все–таки обидели — всегда найдутся те, кто вступятся за тебя. Не могут не вступиться! Потому что если высшие не соблюдут традиции, они поставят под сомнение свое положение в обществе, свое положение «высших».

В Европе на место медленно отступающей традиции так же медленно приходили законы. В Российской империи законы оставались чем–то достаточно условным и всегда служили богатому и сильному. Живя в мире, где нет ни законов, ни традиций, российский дворянин оказался беззащитен против произвола. Бытовым правилом, нормой жизни для дворянства стал произвол вышестоящих. Ведь всевластие государства, конечно же, некоторая абстракция, потому что на практике всевластны очень конкретные лица — государственные чиновники и представители государства.

Если даже человек возносился так высоко, что остальные вельможи становились уже не опасны, его жизнь, имущество и положение в обществе зависели от произвола одного человека — царя. Царь же, порушив и религиозные, и общественные традиции, не был связан абсолютно ничем. И точно так же практически ничем не были связаны его чиновники, в воле (или в самодурстве) которых и заключалась «воля государства» для абсолютного большинства подданных.

Повторю с полным основанием: хуже всех во всей петровской смуте приходилось служилому сословию, дворянству. Служилые не только вынесли на себе основной удар его реформ, но и оказались в самом неопределенном, самом «межеумочном» положении.

Разрушение традиционной культуры для служилого сословия означало и разрушение системы ценностей, всего, что ученые называют почти поэтично: «поле смыслов». В результате почти весь XVIII век дворянин буквально не знал, что вообще правильно, а что неправильно, что справедливо, а что нет, куда плыть и каких берегов держаться.

Дворянин был государственным служащим не просто «по должности». Самая суть служилого сословия, дворянства, состояла в том, чтобы служить государству Российскому. Служба России давала и общественный статус, и место в жизни, и материальное благополучие… одним словом, абсолютно все!

Не уважать своих Веру, Царя и Отечество он не мог уже потому, что именно за них он шел в бой, их слугой себя осознавал. Эта идея Служения становилась краеугольным камнем морали, и человек оценивался как «хороший» или «плохой», как «лучший» или «худший» по тому, как хорошо и насколько преданно он служил.

Не воспринимать Россию как благодатную страну, как некую светлую сущность он просто органически не мог. Невозможно же ни идти на визжащую картечь, ни лезть на крепостные стены за что–то дурное или недостойное!

Но Русь, за которую дворянин проливал кровь, официально объявлялась страной тупой, дикой, глупой и подлежащей неукоснительному исправлению. Причем объявлялась собственным правительством — тем самым, которое приказывало «служивому» перейти границу и «вступить в баталию» с неприятелем.

И при этом «завороте мозгов», растянувшемся на несколько поколений, дворяне, если не считать купленных рабов или женщин в гаремах мусульман, оказались самыми бесправными людьми во всей Российской империи. По крайней мере, самым бесправным сословием.

При Петре и сразу после него не стало никаких гарантий личной безопасности решительно никому.

Легко заполнить много страниц описаниями самых диких насилий, беззаконий и нарушений прав собственности, неприкосновенности личности и прочих элементарных человеческих прав.

В 1724 году, в очередной раз почувствовав недомогание, Пётр решил, что сифилис «подарила» ему последняя любовница, жена его офицера, Прасковья… И велел мужу выпороть «негодную Фроську» за то, что одарила гадкой болезнью царя–батюшку.

В обществе, где придворная дама может быть в любой момент грубо ощупана, пардон, в любом месте, принуждена к сожительству или выпорота батогами (а приведут приговор в исполнение солдаты у дворцового крыльца), нет и не может быть гарантий личной безопасности в принципе ни одному человеку.

— Одной ногой мы стоим в прошлом, второй ногой — в коммунизме!

— И долго нам так враскоряку стоять?!

Анекдот 1960–х годов

28 января 1725 года умер царь, которого и в Российской империи, и в СССР полагалось считать великим государственным деятелем, великим реформатором, великим полководцем, великим создателем новой, великой России. И не успел остыть его труп, как новоиспеченное государство, провозглашенная только в 1721 году Российская империя оказывается в совершеннейшем тупике. Может быть, самое яркое этому подтверждение — это династический тупик. Совершенно непонятно, кого возводить на престол после смерти «великого реформатора»!

По указу Петра «О престолонаследии» от 5 февраля 1722 года, император Российской империи сам должен был назначать себе наследника и преемника. Вроде бы перед смертью Пётр I пытался воспользоваться этим правом. ещё и сегодня можно видеть грифельную доску, на которой рука первого российского императора начертала «Отдайте все…» и косой росчерк сверху вниз — Пётр не удержал в руках куска грифеля, не смог начертать имени своего преемника.