Верни мои крылья! - Елена Вернер

– Можно я скажу несколько слов?

Она вышла вперед и сама поразилась. Все эти глаза устремились на нее. Она должна была бы смешаться и поперхнуться собственной речью, но нет, ее голос зазвучал ровно и звонко.

– Однажды после нашего спектакля я разговаривала со зрительницей, которой накануне дала контрамарку. У нее был рак в терминальной стадии, ее звали Лида… И она сказала мне: «Сегодня я получила удовольствие. Мне даже на какое-то время перестало быть больно. Наверное, ради таких вот моментов стоит чуток потерпеть и пожить еще…» А я скажу, что ради таких слов нам всем стоит служить в театре. Мы ведь не работаем, а служим, это другое. Не просто люди, не просто коллеги. Мы театр, а театр – это волшебство, которое помогает жить. А значит, мы справимся!

И Ника по старой традиции, в которой участвовала впервые, вытянула вперед руку. Ее накрыла ладонь Липатовой, и все последовали ее примеру. Ладони ложились одна на другую, словно пирамида, выстроенная из гимнастов, – дрогнет один, и вся она рассыплется, не устоит. Но совесть Ники была чиста – она сделала все, чтобы пирамида обрела свою крепость. Хотя бы в этот день.

И вот занавес. Разыграна до конца история, которая обречена раз за разом повторяться, – именно так, не отступая ни на слово. Троянская война будет начинаться раз за разом, неумолимо, до той поры, пока актеры будут в силах играть свое представление, пока не разорвут замкнутый круг.

Они вышли на поклон. Измученные, раскаленные, но уже вынутые из огня, как отлитая в форму сталь, с каждым мгновением все более крепкая, менее пластичная, теряющая свой жгучий, изнутри идущий свет жидкого металла. Остывающие. В их глазах, ожесточенно блестящих, слепых от софитов, догорали уголья прожитых мыслей, пропущенных сквозь душу страстей и надежд, которые опять не оправдались. Благодаря Нике Кирилл внезапно поверил в то, что может отвратить неизбежное. И его Гектор стал тем самым, каким и должен быть, – одержимым верой в себя и в то, что сможет избежать рока, нависшего над его городом, его миром. Что сможет противостоять войне, которая уже начинает разворачивать черные крылья.

Теперь Гектор и Елена Троянская, Андромаха и Приам, Кассандра и Гекуба уже уходили. Они последний раз глядели из глазниц тех, кто дал им взаймы свои тела, дрожащие от натяжения мускулы, рожденные для крика легкие и сердца, качающие свежую, но тысячелетнюю кровь. Взамен возвращались актеры. Те смотрели обрадованно, но с растерянностью, словно не вполне осознавая происходящее. Первый поклон – механический, отточенный, не замечающий ни зрителей, ни протянутых букетов, и только в уши сквозь шум крови пробивается далекий гул аплодисментов. И скорее, скорее за кулисы. А оттуда меньше чем за двадцать секунд они выходили – служащими театра «На бульваре». Людьми. Риммой, Лелей и Даней, Кириллом, Пашей и Милой, Борисом и Светланой, Лизаветой Александровной… Со своими переживаниями, жизнями, мыслями, горестями и радостями. Они узнавали друг друга заново, и театр, и потолок с люстрой, и родственников в первом ряду. Прижимали руки к груди, складывали ладони, улыбались, похлопывали друг друга, по губам можно было прочесть «спасибо», посланное зрителям. И снова кланялись, Римма присаживалась в легкий, грациозный реверанс, на щеках Милы играли привычные смешливые ямочки. Кирилл передвигался скованно, и Ника знала, что сейчас, в эту минуту, когда молекулы адреналина начинают распадаться, к его узким бедрам подкрадывается боль.

Потом вышла Липатова, сдержанная, но внутри ликующая королева. Ей хлопали и зрители, и актеры – ее актеры. И ее сын, единственный не улыбающийся. Он аплодировал вразнобой со всеми остальными, невпопад, и его крупные ладони греческих дискоболов смыкались с резкими хлопками, будто чередой петард.

Ему было тяжело, почти невыносимо, и тогда он отыскал в полутемном зале тот взгляд, на который мог опереться. Он нашел свою Нику.

– Что будешь делать теперь? Если все-таки не надумал остаться в этом театре…

– Издеваешься? – Кирилл щелкнул Нику по носу. – Не надумал. Вообще-то еще не решил. Мне надо собраться с мыслями. Все то, о чем я думал…

Он не договорил – и так ясно. Ника прильнула к нему. Идти по бульвару обнявшись было чертовски неудобно, но оба смирялись с этим, лишь бы чувствовать тепло друг друга. Рука Кирилла обвила ее талию и покоилась там, волнуя, прожигая сквозь кофту.

– Кажется, я не вернусь на сцену. – Кирилл покачал головой. – Это не мое.

– Да ладно, не твое! У тебя талант. Все это видели, а я тем более.

Кирилл тронул рукой сухую ветку клена и рассеянно собрал с нее горсть прошлогодних семян-крылаток. Подбросил вверх, раскрывая ладонь: вертолетики мелко закружились и разлетелись, подхваченные ветром.

– Актер – не тот, у кого есть талант. У тебя тоже есть грандиозный талант, поверь, я его оценил… Просто актер – это тот, кто не может не быть актером. А я могу. И, кроме этого, умею еще много всего. К тому же актерство – это подвиг. Смотри на Сафину или на Рокотскую. В любом состоянии, через любое «не могу»… И дело ведь не в том, чтобы выйти и сыграть спектакль, а в том, чтобы выходить на сцену каждый вечер, перевоплощаться, страдать – и возвращаться в свою жизнь, пытаясь провести грань между вымыслом и реальностью, которая с каждым годом все тоньше. Ведь театр – только подражание жизни, по крайней мере должен быть подражанием. Но для некоторых он становится действительностью. Реальностью. В угоду ему совершают поступки, и за некоторые приходится потом слишком дорого платить. Такое не для меня. Хочу жить по-настоящему.

Те тридцать спектаклей, что в итоге решил сыграть Кирилл – по числу лет, прожитых без матери, – подходили к концу. Но Ника уже не боялась, что Кирилл куда-нибудь исчезнет. Ведь именно она натирала мазью его больные суставы после каждого выступления. И на полочке в ванной соседствовали две зубные щетки, ее зеленая и его синяя.

Кирилл так и не признался Липатовой. Однако после того, как на один из спектаклей Кирилл выкупил целый ряд и привез ребят из своего родного детдома, она стала подозревать. Ника замечала временами, с каким испугом и мучением худрук смотрит на своего лучшего актера, как вглядывается, вслушивается, ищет доказательства, намеки, подтверждения… Спросить у Кирилла напрямую Лариса Юрьевна так и не решилась. И когда Кирилл объявил, что покидает труппу, даже не попыталась уговорить его остаться. И все-таки, ловя эти беспокойные взгляды, Ника была уверена: Липатова никогда больше не сможет отделаться от жгущего ее изнутри вопроса: он или не он? Сколько бы спектаклей ни было сыграно после ухода Кирилла из ее театра, Липатова всегда будет сожалеть, что его нет рядом, видеть в других актерах его жесты, слышать его текст из других уст – и снова холодеть: он это был или все-таки не он? Сын или нет… Потому что она не осмелилась спросить. Ника не представляла, что может быть хуже такого вот неведения, таких сомнений, но Ларису Юрьевну ей было не жалко.

Старший сын Рокотской почти насильно положил мать на обследование в кардиологический центр. Правда, Лизавета Александровна сбежала оттуда через два дня и как ни в чем не бывало продолжила играть на сцене. Про их с Никой маленькую мистификацию для Корсаковой она никому не проболталась, хотя неуемные восторги молодой актрисы ей чуточку докучали.