Поздно. Темно. Далеко - Гарри Гордон

Вовка Теряев, Сашкин однокурсник, посмеиваясь, цеплял девушку Ольгу. Оля сердилась, не знала, плакать ей или смеяться, путалась, проделывала поочередно то одно, то другое. Церковный молодняк сидел чинно, неодобрительно поглядывая то на веселящегося Теряева, то на мрачного Карла. Татуля блистала, жалобно поглядывала на Карла, спрашивала:

— Очень скучно, да?

— Нормально, — утешал Карл, понимая, что напьется.

Незнакомая женщина, Светлана Владимировна, сидела напротив, не пила ничего, смотрела праведными глазами, и Карл ежился.

Со временем все как-то образовалось: церковный молодняк шумел, Оля танцевала с Теряевым, улыбался Евгений. В прихожей увидел Карл тихо одевающуюся незнакомую Светлану Владимировну.

— Куда же вы? — спросил Карл, — побудьте еще — вот и танцы начинаются.

— Не могу, к сожалению, — сказала Светлана Владимировна. — Поздно. Темно. Далеко.

— Поздно, темно, далеко, — бормотал он весь вечер, — поздно, темно, далеко. Я напишу стихотворение, Танечка. Цикл стихотворений.

— Лучше сразу роман, — грустно сказала Таня: Карл давно уже ничего не писал.

— Нет, Танюша, — не понял он Таниной печали, — как можно писать беллетристику! Это же вздор. Ну как рука поднимется написать, скажем: «Он встал, подошел к форточке и открыл ее»? Это же неудобно, стыдно как-то…

— Поедем в деревню, — сказала Татьяна, — я вывезу маму, а ты оставайся, куда спешить? Грибы еще будут, рыбку половишь на свободе. Может, за клюквой сходишь, только если захочешь, а так не надо. Тяжело все-таки.

— Танечка, — сказал Карл, глядя в окно электрички на мокрые торфяники, — мы когда-нибудь побудем в Чупеево вдвоем?

— Подожди, Карлик, внучки вырастут, — неуверенно сказала Таня и, посмотрев на Карлово выражение лица, рассмеялась, — пойдем на пенсию, козу купим и бензопилу.

— И козла, — добавил он.

— Козел у меня уже есть.

— А у меня бензопила. Ну, а пока до пенсии далеко, я пойду покурю.

Для Антонины Георгиевны отъезд из деревни был катастрофой: шутка ли — все учесть, ничего не забыть, упаковать коробки с банками — огурцы эти пока вырастишь, никто помогать не хочет, Карла не допросишься, все на свою чертову рыбалку норовит удрать. Бывало, скажешь:

— Милок, принеси мне из леса палочек метровых, штук восемьдесят — помидоры подпирать — так волком смотрит.

— Сейчас? — спрашивает.

— Можно и не сейчас, можно и через полчаса, — отвечает Антонина Георгиевна. — Вон в лесу палочек полно.

Скрипнет зубами, возьмет топор и пропадет на целый день.

А тут еще Шурик угодил ногой в корзинку с зелеными помидорами — так плакала… Выращивала, понимаешь, целое лето.

Сил уже не стало, Татьяна уговорила весной, перед отъездом, сходить в храм, испросить у священника благословение. Благословил, а что толку! В насмешку, что ли. Спина болела целое лето.

У Тани только три дня, надо успеть. «Хорошо, — думала Татьяна, — если удастся уговорить маму не увозить хотя бы занавески. И телевизор».

— Ну, погоди, мама, Шурик тебе устроит! — припугнула она.

— Думаешь, не увезет?

Антонина Георгиевна боялась сына или не хотела расстраивать: Шурочек много болел в детстве. Да и сейчас — с радикулитом мотор таскает, хорошо, если Карл окажется рядом.

— Карл, Карлик, поди что скажу!

— Да, Антонина Георгиевна, — подошел Карл.

— Вот теперь наловишься без тещи, а?

— Это уж точно, — сказал Карл, недоумевая, неужто затем только и звала.

— Ты куда чайник спрячешь?

— В шкаф, как всегда, куда же еще!

— Так, а плитку?

— Завалю обувью.

— Молодец.

Дались кому-то ваши плитки и чайники, если уж взломают, — нашарят консервы и нагадят. Такое уже было. А то иконы искали, — в окно влезли, перевернули зачем-то матрасы и обратно вылезли. Василий пошел, окно забил, а я ему даже бутылку не поставил. Сердцу не прикажешь — все Славке. Наверно, он много болел в детстве.

За двенадцать лет многое изменилось в Чупеево. Александр Иванович очень скоро купил себе дом на другом краю, все что-то строил, пристраивал — рыбаком не был. Умер Виргинии, а следом, через год — тетя Женечка.

Татуля привозила детей на лето, Катя под любым предлогом старалась остаться в Москве. Давно уже не было Моти, Татуля подобрала что-то продолговатое, гладкое, с мордой, поросшей редкими черными волосами. Внучка Сашенька, начитавшись итальянских сказок, назвала было его Фабианом, но Карл засмеял:

— Какой же это Фабиан? Это самый настоящий Абыр.

Песик, действительно, походил на Шарикова в переходном состоянии. Так и стали звать его Быриком.

Александр Иванович ездил на машине до конца пути, до Неклюдова на речке Пудице, оставлял машину у бабы Ани и, переложив барахло на казанку, шел на моторе десять километров — по Пудице, по Медведице, до самого Чупеево.

Если случалось ехать с Карлом, их слышно было издалека, от Горшковой дачи, неуемный ликующий голос Александра Ивановича летел над вечерней рекой как западный ветер:

— «Лапти, да лапти, да лапти мои…»

Подошел, хромая, Славка — упал в гололед с лошади, ногу повредил. Всю весну да лето жевал анальгин, дачники выручали.

— Поехал, что ли?

Славка окал по-волжски, лицо его было черно от ветра и пьянства, волосы короткие и седые. Было ему под шестьдесят. Когда не пил, был аккуратен, верхняя пуговица на рубашке застегнута, грядки его огорода были в струнку, изба казалась свежевыкрашенной.

Жил Славка один, наезжала временами жена из Кимр — «она мне не жона», — отрекался Слава, — выгребала деньги, вырученные за молоко и творог, ругалась с дачниками, спаивают, мол, а корова не доена, и уезжала с проклятиями.

Пьяный Славка был нехорош — корову бил клюкой, а маленького котенка убил березовым поленом. Каялся потом, правда.

— Да я только приехал, — сказал Карл, — побуду еще. Вот бабку отправлю…

— И то правда, хероватая бабка, — одобрил Славка и замолчал.

Карл понял — пошел на террасу, вернулся с приготовленной бутылкой. Слава присел на лавочку в кустах сирени.

— Ты стаканы принеси. И корочку черную.

— А я, Слава, не буду.

— Как хочешь, дело твое.

Подошла Антонина Георгиевна.

— Здравствуй, бабка, — напряженно поздоровался Слава.

— Какая я тебе бабка, сколько можно говорить, я тебе, Слава, Георгиевна!

— А ху, — заулыбался Славка, — может, и Георгиевна.

Он стал делать знаки выходящему со стаканом Карлу.