Квартал. Прохождение - Дмитрий Быков

Восстановите смысл сказанного.

ОТВЕТЬТЕ НА СЛЕДУЮЩИЕ ВОПРОСЫ:

1. Чего она больше хочет — общаться или встречаться?

2. Почему нельзя общаться, не встречаясь?

3. Какое отношение имеет дом два к улице Столетова?

4. Что важнее для героини:

• чтобы были отношения

• чтобы общаться

• что бы рассказать

• чтобы кушать

• опа!

5. Найдите три контекстных синонима к слову «опа».

РАЗГОВОР ТРЕТИЙ

— Икытыгын ушкуль дуранда!

— Штыр?

— Дуранда барбатур! Криштык самбурама Арбат, дулундык Пресня.

— Тхурба баштанбар, ды? Кушкун ды?

— Самуль курлы. Трушбантак баурджан самаглы.

— Аштарак кырды?

— Былмурды аджапан закарта Самара, крушты Новгород, аштыр Йола.

— Шантурак Америка крыш?

— Бастурджан карапут, талында, сабакурал кран. Аркулы жандау мында. Тыры, тыры, аштумбак кузыл стымп!

— Аэ?

— Бурт аэ!

Восстановите смысл сказанного.

ОТВЕТЬТЕ НА СЛЕДУЮЩИЕ ВОПРОСЫ:

1. Почему эти люди преследуют именно вас?

2. Откуда они знают, что вы должны срочно уехать?

3. Почему они думают, что у вас с собой много денег?

4. Какое отношение они имеют к Кальдеру?

5. Жарап сальмандар аы?

Сходим на ближайшей остановке и пересаживаемся на следующий поезд. Может быть, туда еще не успели добраться.

Едем к морю.

Не доезжаем.

Выходим за две станции от точки назначения.

Моря там еще нет. Поезд стоит две минуты. Станция маленькая, провинциальная, страшная.

Сейчас ночь. Уж поверьте мне, я это знаю. И вот сидим мы этой ночью на этой станции — хорошо еще, если на ней топится одинокая печурка, — среди чужих, совершенно чужих, невозможно чужих людей. И думаем: что это мы здесь делаем, что мы сделали со своей жизнью?

Положим, это лучше, чем тюрьма, лучше, чем смерть, хотя насчет смерти еще неизвестно, смерть бывает разная. Но это в любом случае уже не жизнь.

И что мы на этой чужой станции будем делать? И почему нам нельзя было просто уехать к морю? И кого мы таким образом сбиваем со следа?

Господи, Господи. Как одиноко, как страшно. Как вдвинуты мы в ничто. Эту вдвинутость в ничто я с таким ужасом чувствовал единственный раз в жизни, когда ехал в армию. Сначала все было ничего. Ехали в электричке, бесконечно долго, останавливались среди полей, и я думал: сойти бы среди этих полей… А потом, к вечеру, приехали на конечную станцию, где нас ждали армейские грузовики. Ехали среди болезненно красного заката, и на этом закате в полях был огромный одинокий стог. Коричневый среди красного поля, красного неба. И глядя на него, я с ужасной отчетливостью понял: все, я в армии, я вырван из всего, я совершенно один. И сейчас я сделал с собой то же самое, а зачем сделал?

Господи, Господи, какая глухая ночь, какая страшная ночь. Никакого выхода нет из этого чужого пространства, никто здесь не поймет, никто не пожалеет меня. Зачем я сюда поехал? Если вдуматься, зачем я вообще все это делал? На что я надеюсь? Какими деньгами можно искупить эту станцию, эту печь, эти лица вокруг? Куда я загнал себя, и как я вернусь? Куда мне возвращаться — к безнадежно разрушенной жизни, которая никогда не была вполне моей, да, но все-таки можно было терпеть?

Пить хочется, спать хочется, уснуть не могу. Господи, Господи, слышишь ли ты меня?

Самая темная ночь бывает перед рассветом, но на этой станции никогда не бывает рассвета.

Да, ничего не поделаешь, иногда надо почувствовать и что-то такое. И если вы думаете, что это дно, — ошибаетесь, дна нет.

Все-таки я не понимаю, зачем я здесь вышел.

Но с другой стороны, разве еще в поезде ты не понимал, зачем ты вышел?

Мир и есть именно то, что ты видишь сейчас, та его изнанка, которую ты предпочитал не видеть, но надо понимать и это — то, что кругом всегда была и будет одна эта станция.

Честное слово, было бы легче, если бы это была огромная пустая степь, черная ночная степь, с первыми заморозками, с мохнатыми звездами.

Но это не степь, а станция, чужая станция в маленьком городе, с изрезанными скамьями, с усталыми, бесконечно чужими, злыми, темнолицыми, несчастными людьми.

И неужели вся правда была в том, чтобы стать одним из них?

И неужели все они проходят «Квартал»?

Между прочим, очень возможно. Представь себе эту станцию как место встречи на пути, в конце которого Here Comes Everybody.

А в общем, все они проходят «Квартал», только не всегда знают это.

Стало ли тебе легче?

С этой мыслью усни на изрезанной лавке, на чужой станции, в три часа ночи, в Час Уязвимости. Видишь, ты выпал отовсюду, теперь и уязвимость не властна над тобой.

На попутках или на ближайшем поезде добираемся до приморского города, а оттуда — до моря.

Снимаем комнату у моря, это сейчас дешево, не сезон.

Осматриваемся.

Проходим по главной улице, по опустевшему осеннему базару, по берегу. Вроде бы никого нет. Не следят? Не следят.

Никому не звоним. О нашем местопребывании никто не должен знать. Телефон выключаем. В сеть не заходим. Вечером долго пьем кофе в ближайшем кафе на берегу, смотрим, как густеет лиловая полоса на горизонте. Море спокойное, молочное, около такого моря хорошо делать предложение девушке, которая здесь живет. Она не ждет, но, в общем, не против. И тут вы ей говорите: если можно, я бы хотел остаток жизни… что-то в этом роде.

Еще у такого моря хорошо быть студентом на практике, приехать в июле, писать, допустим, в газету. А вечером сидеть в этом кафе, взять макароны с жареной колбасой, слушать, как переговариваются моряки, или рыбаки, или какие-нибудь местные дураки. Очень ценное ощущение — побыть таким же моряком, или рыбаком, или дураком. Побыть частью мира, принадлежащей при этом другому миру. Одно из самых ценных ощущений во всем прохождении: я здесь и уже не здесь. И пока я здесь, я под защитой того «там», где мое настоящее место. В случае моряка это море, в случае рыбака это рыба, в случае дурака это весь мир. А приморский город — это граница, где все эти пространства сходятся. Моряк уйдет в море, рыбак уйдет за рыбой, дурак уедет в другой город, потому что он дурак.