Ковен тысячи костей - Анастасия Гор

Красная кровь текла по желтому платью, как пламенные лучи заката по небу. Медленно, но неизбежно она расползалась все дальше, а затем потемнела и застыла, унеся с собой свет. С наступлением ночи мир вокруг всегда затихал – затих он и сейчас, когда пришла ночь для всех ведьм на Земле.

Особняк Шамплейн онемел и затаил дыхание. Джефферсон не проронил ни слова, даже когда услышал щелчки часового механизма и, обернувшись на Исаака, стоящего возле серванта, увидел, как тьма медленно окутывает его с головы до пят. Первым, кто пришел в себя, был Коул. Взгляд его скользнул по бледной Тюльпане и парализованному Диего, а затем задержался на мне, такой же потерянной и напуганной. Диббук, вышедший из-под контроля и не имеющий поводка в лице царицы ведьм, был опасен для всех, кому не посчастливилось оказаться рядом. Будучи единственным, чей острый аналитический ум не притуплялся даже под воздействием шока, Коул возник между Джефферсоном и Исааком, схватив последнего за плечи:

– Ничего не исправить! Ты сделаешь только хуже. Держи себя в руках!

– Я держу себя в руках, – отозвался Исаак откуда-то из недр темного кокона: его рост уже увеличился до двух метров, а лицо затянуло белой маской со змеиными прорезями вместо глаз и черным мехом, ниспадающим по бокам. – Я не подчиняюсь – я подчиняю. Это нужно было сделать сразу.

На миг Исаак посмотрел на меня, а затем пронесся мимо и ударился о табурет, вовремя вскинутый Джефферсоном вместо щита. Тот вряд ли был готов к встрече с очередным диббуком и, возможно, даже не знал, что в ковене живет еще один одержимый, но охотничьи инстинкты не подвели. Оба вывалились в коридор, снося все на своем пути, и Коул, чертыхнувшись, помчался следом. Спустя несколько минут раздался голос Сэма и звуки выстрелов, но я так и осталась сидеть на полу в мокром белье и одеяле, глядя на то, как медленно подбирается к моим ногам свежая кровь.

Она заполнила щели в полу, пропитала полотенца и уже достигла носков Тюльпаны, стоящей у окна. Между тяжелыми портьерами просачивался вечерний свет: обтачивая ее фигуру, он делал Тюльпану похожей на статую плачущего ангела из серого гранита. Она прижимала ладони к щекам и беззвучно качала головой.

«Как, оказывается, красиво смотрится красный цвет на бирюзовом», – нелепо подумала я, когда Диего запачкал в крови Морган даже свои волосы, наклонившись к ней слишком низко. К тому моменту она уже лежала у него на коленях. Сгорбившись над обмякшим тельцем, Диего обводил перепачканными пальцами ее приоткрытые губы и ресницы. А ещё он что-то безостановочно шептал… Несмотря на то что в гостиной стояла кладбищенская тишина, я расслышала, что именно, лишь когда нашла в себе силы встать:

– Ave, Maria, gratiā plena; Domĭnus tecum: benedicta tu in mulierĭbus, et benedictus fructus ventris tui, Iesus.

Это было вовсе не заклинание – это была молитва, и впервые предназначалась она не Осирису. Я разобрала имя Девы Марии и заметила, что кровь заляпала даже оловянный крестик Морган, лежащий у нее над ключицей. Диего сжал его кончиками пальцев, продолжая молиться. Не своему богу, а ее. Разве он не должен услышать?.. Ведь агнец его бессердечно убит.

– Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatorĭbus, nunc et in horā mortis nostrae, – прошептал Диего снова и припал ко лбу Морган своим, крепко зажмурившись. – Давай же, маленький цветочек…

– Это все из-за меня.

Я посмотрела на Тюльпану. Вид у той был затравленный и изможденный. Я не совладала с желанием обнять ее, но она ударила меня по рукам и отпрыгнула, словно обожглась. Плакала Тюльпана, как и проявляла свою любовь, тоже специфически: слезы текли рекой, размазав фиолетовую тушь, но ни голос, ни губы не дрожали. Лицо ее окаменело.

– Это я оставила их вдвоем… Это я не подумала, не увидела… Mea culpa, mea maxima culpa…[10]

Я понимала, о чем она говорит, но не могла найти слова утешения. Их у меня не было, как и ответов на те вопросы, что теперь стояли перед всеми ковенами мира. Магии свойственны перемены, но это были не просто перемены – это была катастрофа.

Наконец-то придя в себя, Тюльпана вылетела из гостиной с одной-единственной целью. Я ничуть не удивилась, когда, перепрыгнув кровавую лужу и побежав следом, обнаружила ее возле дверей чайного зала.

– Нет, – все, что сказала я, успев перехватить Тюльпану под локоть до того, как она повернула бронзовую ручку, отсекая путь назад. В омуте слез фиалковые глаза напоминали драгоценные камни. Гнев словно подсвечивал их – в зрачках танцевали маленькие язычки пламени. Откажись я уйти с дороги, они бы сожгли меня дотла… Но потухли, стоило Тюльпане услышать: – Я сама с ней разберусь.

Пока во всем доме стоял запах крови, в чайной зале по-прежнему пахло горячим шоколадом и жареным беконом. Контраст жизни и смерти: дремлющая на диване Ферн, уютно устроившаяся на подушках, а за окном – крики и лязг обсидиановых когтей, встречаемых охотничьим мечом. Витражи дребезжали, а в камине тем временем убаюкивающе трещал очаг. Из зала было хорошо видно, как Исаак раз за разом нападает на Джефферсона и Дария, не давая им подступиться к фургону и сбежать. Коул и Сэм мельтешили где-то между ними, пытаясь разнять… Или помочь убить?

– Зачем ты рассказала ему?

Я не узнала собственный голос. Все еще в нижнем белье, замотанная в одеяло, я остановилась в дверях и встретилась с бесчувственными серыми глазами, открывшимися при звуке моих шагов. Реальность казалась вязкой и тягучей, как глина: я шла, словно во сне, и все будто происходило не со мной. Мое ледяное спокойствие явно было нездоровым, но лучше оно, чем потеря контроля. Осознание того, что я ничего не могу изменить, отзывалось тупой болью под рёбрами, а проведенное время в Дуате – болью в спине и мышцах. Я стиснула зубы, изо всех сил стараясь держаться на ногах ровно, и повторила громче:

– Это ведь ты рассказала Дарию о Морган.

Ферн села на диване, откинув за спину волнистые медовые волосы, и ухмыльнулась так безразлично, будто ее обвиняли всего-навсего в немытой посуде.

– Разве? Хм, не знаю, – ответила она. – После того как Тюльпана вывернула мой разум наизнанку, из него столько интересных историй посыпалось… А Дарий пришел таким грустным! Вот я и решила поднять ему настроение, рассказав парочку. А уж что за истории это были, теперь и не вспомнить… Может быть, я рассказала ему свою любимую? О маленькой царице ведьм…

Я подняла руку, и Ферн вжалась спиной в матрас, когда окна в зале раскрылись нараспашку. Зимняя стужа затушила в камине огонь и мигом покрыла ажурной корочкой льда кофейный столик с грязными чашками. Чары обморожения всегда действовали быстро, не нуждаясь в том, чтобы быть высказанными. Они мгновенно подморозили подоконник, а затем и лодыжки Ферн, заставив их посинеть. Та заверещала, подскакивая с дивана, и я вдруг…

Я опустила руку вниз.