Неведомый - Анна Аскельд

Кровь Бёва горячей змеей свернулась внутри нее, но ничего не произошло. Якоб стоял напротив, и тонкие пальцы, сжимавшие посудину, белели в полумраке. Тени плясали на впалых щеках, скользили по высокому лбу, тонкому хищному носу. Помедлив, Якоб поднес чашу с кровью ко рту и сделал несколько частых глотков. Смотрел он при этом ей в глаза, и от этого пристального взгляда Рунд сделалось не по себе. Песня черог оборвалась, и люди вперемешку с воронами растянулись цепочкой, окружив ее, Якоба и дерево молчаливым кольцом. Пламя факелов трепетало на усилившемся ветру.

Когда чаша опустела, Якоб осторожно поставил ее в траву. Шагнул вперед, протянул ладонь и неожиданно мягко коснулся лица Рунд. Казалось, ворон медлил, не решаясь сделать что-то, и Рунд внутренне сжалась, приготовившись принять смерть вслед за Бёвом. Возможно, там, по ту сторону Стены, они снова встретятся и на этот раз будут счастливы.

Если, конечно, в том мире есть место для счастья.

Внезапно Якоб дернулся и, наклонившись, коснулся губами ее лба. Сухой и теплый, поцелуй вышел отеческим, заботливым, словно ворон жаждал не убить, а утешить Рунд, успокоить. Она хотела съязвить, сказать что-то обидное, но как только холодные ладони сдавили ее шею, виски сразу пронзила острая боль. Мир вспыхнул так ярко, точно, разом взорвавшись, желал рассыпаться на мириады звезд. Голову наполнил гул – он походил на яростное жужжание пчел, каждая из которых торопилась что-то сообщить соседке.

Это было похоже на произошедшее с Рунд на заброшенном капище – и в то же время чем-то другим, потому что беспорядочный гул голосов выровнялся. Факелы превратились в мутные горящие точки, и тьма, поджидавшая ее, радостно распахнула объятия.

«Мы скучали по тебе».

Горячие капли потекли по щекам, подбородку, и Рунд попыталась вымолвить хоть одно слово, но голос ей больше не принадлежал. Изо рта вырывалось только сдавленное сипение. Якоб замер, и Рунд втянула носом запах хвои, которым пропитались его волосы. Голова закружилась, как будто Рунд напилась сивой воды, и боль схлынула. От облегчения Рунд выдохнула и тут же погрузилась в ледяной мрак.

«Говори».

Голос прозвучал глухо, словно его от Рунд отделяла плотная пелена. Сказал это Якоб или кто-то из старых богов – неизвестно. Тьма забрала Рунд с собой и превратила в птицу – глянцево-черные крылья подняли ее над землей и понесли навстречу восходящему солнцу. В небе, усыпанном перистыми розовато-золотистыми облаками, кружили десятки воронов, и они, увидев ее, приветственно закаркали, затянули в свой водоворот.

«Мы по тебе скучали».

В видении они не были обычными птицами – огромные, вороны носились взад-вперед, и в их глазах читались спутанные мысли. Они увлекали Рунд за собой – туда, где, покачиваясь на волнах, вставало вспученное солнце. Пахло морской солью, и на гребнях волн курчавилась пена.

Вот она – свобода, которую Рунд так искала всю жизнь. А теперь, разинув клюв, жадно дышала ею. Собратья рядом перекликались. Они говорили на одном языке – старом, появившемся раньше дубрав, раньше крика первого человеческого детеныша.

Рунд прикрыла глаза и позволила ветру перебирать ее перья, нести вперед, вслед за стаей. Но ветер переменился. Из теплого и ласкового он сделался холодным и колючим. Ударил наотмашь, а после отбросил назад, и, когда Рунд разлепила веко, она уже не была птицей. Высокий трон, сложенный из человеческих костей, был окружен грязными, заросшими и оборванными созданиями, в которых Рунд с трудом узнала мужчин и женщин.

Некоторые, совсем юные, сидели у подножия костяного трона. Тонкая пергаментная кожа обтягивала выступающие кости, под веками темнели круги, тени скользили по изможденным лицам. Один только их вид мог напугать кого угодно.

Среди них были старики и дети – совсем крохотные, не прожившие и восьми зим. И те и другие умирали слишком быстро, боги выпивали их, как сладкое вино.

Каждого из них приковывали цепью, и каждый с обожанием смотрел на князя, не обращавшего на людей никакого внимания. Они походили больше на мертвецов, чем на живых.

Боги тревожно заворочались в голове Рунд. Вечно голодным, им никогда не хватало крови.

Когда-нибудь они поглотят и ворон.

Видение померкло и сменилось подвалом, пропахшим кислым вином. Чья-то сгорбленная фигура склонилась над бочками, и пламя факела, лежащего на полу, затрепетало.

С черного неба падал снег. Крупные снежинки танцевали на ветру, заметая кровавые следы. Смрад горящих тел забивался в ноздри и глотку, и Рунд закашлялась. Битва закончилась, и живые собирали мертвых. Интересно, кому из них повезло больше?

«Это все не то».

Рунд пошатнулась – даже там, в Изнанке, ей было тяжело. В мире живых ее тело страдало, отдавая кровь. Участь оракула, чревовещателя богов, незавидна. Детей пугали россказнями о том, что за ними тоже могут прийти, если станут плохо себя вести. Прикуют к подножию вороньего трона, заставят забыть свое прошлое, настоящее и будущее. Сделают покорными и молчаливыми сосудами.

Рунд никогда не боялась этих сказок. Они казались ей странной и корявой выдумкой. Потехой, призванной испугать глупцов. Но теперь – теперь ей не было смешно.

В полумраке комнаты плавились свечи, и уродливые изогнутые тени сновали по стенам, путались в тяжелом балдахине. Абнер был немного моложе того человека, которого Рунд видела в Амаде. И все же это был он. Хищно раздув ноздри, Абнер рассматривал распластанные на окровавленных простынях тела. Мужчина и женщина, и оба мертвы. В одной руке Абнер сжимал потемневший клинок, а в другой – кусок плоти. Сердце. Кудри прилипли к потному лбу, и самого короля трясло – от страха или от волнения?

Абнер медлил, совсем как Якоб, а потом сжал сердце, и кровь потекла по бледным трясущимся пальцам. Когда он поднес его ко рту, Рунд захотела отвернуться, чтобы не видеть, но тот, кто сидел в ее голове, разделял с нею мысли, упрямо заставлял смотреть, как Абнер, скривившись, поедает свою добычу. Ему это не доставляло никакого удовольствия, однако он продолжал жевать то, что, вероятно, с большой радостью бы выплюнул.

Словно почувствовав чужое присутствие, Абнер поднял голову, и глаза его, большие и страдальческие, уставились прямо на Рунд. Та, забыв, что ее никак не могут видеть, отступила и, запутавшись в гобелене, упала. И снова очутилась в небе – только теперь, уносимая черными крыльями, Рунд делила тело вороны с кем-то еще.

Якоб.

Их мысли сплелись воедино, как русла одной реки. Все, что видела Рунд, видел и Якоб. Все, что чувствовала она, ощущал и он. И наоборот. И сейчас Якоб был в ярости.