Охотники за нацистами - Эндрю Нагорски

Для Рудольфа удар оказался не таким уж сокрушительным, хоть он и сетовал на неблагодарность американских властей, которые сначала воспользовались им, а потом выпроводили. Что же касается самого факта перевербовки нацистов американцами для нужд собственной оборонной промышленности, то Розенбаум не вполне согласен с теми, кто резко осуждает этот шаг. По его мнению, в преддверии холодной войны такие меры были оправданны. О Рудольфе он говорил: «Я не буду задним числом критиковать решение правительства сотрудничать с ним». Однако он считает, что немецкого ученого следовало отправить в Германию раньше – как только он перестал быть нужен Соединенным Штатам.

Дело Рудольфа стало для Розенбаума самым крупным на раннем этапе его карьеры. Тогда он еще не знал, как долго будет заниматься охотой за нацистами – точнее, как долго просуществует Управление специальных расследований при Минюсте США. Его коллега Элизабет Уайт, специалист по новейшей истории Европы, была принята в штат в 1983 году. «Тогда меня предупредили: “Бюро протянет года три, от силы пять”, – вспоминает она, с улыбкой прибавляя: – Первые двадцать пять лет так говорили всем, кто поступал к нам на работу».[632] Поскольку бывшие нацисты к тому времени успели состариться, предполагалось, что преследовать скоро будет некого. Однако Элизабет Уайт проработала в следственном бюро двадцать семь лет, за это время существенно расширив список бывших нацистов, которых не следовало впускать в США.

Розенбаум с годами стал рьяным «охотником» и особенно наловчился в нанесении подозреваемым неожиданных визитов. Тем не менее ему нередко приходилось испытывать разочарование. «Часто я чувствовал, что передо мной нацист до мозга костей, но не мог ничего доказать, – признается он. – Такие случаи были неизбежны. Для того чтобы доводить до логического завершения все дела, у нас не хватало людей. Приходилось расставлять приоритеты».

После трех лет службы в Бюро Розенбаум решил было свернуть на более традиционный путь и устроился в большую манхэттенскую юридическую контору, но вскоре понял: корпоративное право – не его стезя. Ведь он уже «имел несчастье» поработать над делами, которые для него «действительно что-то значили».

В 1984 году Розенбаум к ним вернулся – правда, он не восстановился в штате Бюро специальных расследований, а поступил на должность главного юрисконсульта Всемирного еврейского конгресса. В первые же два года работы в этом качестве он, продолжая разоблачать бывших слуг Третьего рейха, вступил в конфронтацию с другим «охотником за нацистами». Противником Розенбаума оказался кумир его юности – Симон Визенталь.

Серж Кларсфельд, французский «охотник за нацистами», признавал, что капитан гауптштурмфюрер СС Клаус Барбье, шеф лионского гестапо, был не чета Эйхману, Менгеле или освенцимскому коменданту Хёссу. «Барбье не состоял в совете директоров. Скорее он принадлежал к менеджерам среднего звена, – говорит Кларсфельд, подчеркивая, однако, что это не умаляет тяжести преступлений, совершенных эсэсовцем. – Для нашей страны он стал олицетворением гестаповской жестокости. Высшие чины с жертвами не контактировали: они действовали через таких, как Барбье. Он лично обеспечил тем, кому удалось выжить после встречи с ним, неизгладимые воспоминания. Это был один из самых фанатичных местных палачей».[634]

Барбье ответствен за смерть тысяч людей в годы нацистской оккупации Франции, и многих из них он замучил собственными руками. Даже в ту пору, когда вся Европа погрязла в насилии, он выделялся на фоне других убийц особой жестокостью, которая вполне оправдывала его прозвище – «лионский мясник».

Самая знаменитая жертва Клауса Барбье – Жан Мулен, лидер французского Сопротивления. Барбье беспощадно пытал его, чтобы заставить говорить, но так ничего и не добился. Герой умер в поезде по пути в германский концентрационный лагерь.

Помимо борьбы с Сопротивлением, «лионский мясник» занимался арестами евреев и снискал на этом поприще громкую «славу». 6 апреля 1944 года по сигналу, полученному от доносчика-француза, он прибыл в крошечную деревушку Изье, где располагался приют для еврейских детей.

Местный житель, сельскохозяйственный рабочий, наблюдал сцену захвата. «Нацисты волокли ребятишек к грузовикам, точно мешки с картошкой»,[635] – вспоминал он. Перепуганные дети звали на помощь, но, как только он двинулся им навстречу, один из солдат остановил его. Ему оставалось лишь стоять и беспомощно смотреть. Когда какой-то мальчик попытался выпрыгнуть из кузова и убежать, нацисты принялись «жестоко бить паренька прикладами и пинать сапогами по голеням».[636]

Барбье незамедлительно передал в парижскую штаб-квартиру гестапо отчет об аресте детей и закрытии приюта. «Эта телеграмма, – пишет Кларсфельд, – вошла в историю как доказательство жестокости, превзошедшей даже то остервенение, которое было продемонстрировано в борьбе с партизанами».[637] Сорок четыре ребенка в возрасте от трех до тринадцати лет и семь воспитателей были оперативно переправлены в Освенцим. Выжила только одна женщина, навсегда запомнившая, как маленькую девочку вырвали у нее из рук, чтобы отправить вместе с остальными в газовую камеру. Для Кларсфельда эта история – не просто один из множества военных эпизодов, но трагедия, вызывающая личностный отклик. В то время он сам был ребенком и прятался вместе с сестрой в похожей деревушке. За несколько недель до ареста Нина Аронович, одна из девочек, живших в Изье, написала своей тете в Париж, что чувствует себя в безопасности:

Серж Кларсфельд и его жена Беата решили сделать все возможное, чтобы мир узнал имена жертв Барбье, а он сам поплатился за содеянное. Кроме того, они хотели во всеуслышание объявить о том, что после войны «лионский мясник» служил в спецподразделении армии США и именно американцы помогли ему эмигрировать в Боливию так называемой «крысиной тропой».[639] Несмотря на двадцатилетнюю дистанцию, отделяющую время событий от времени расследования, Беата и Серж выполнили все поставленные задачи. Поднятая Кларсфельдами «волна» заставила американские власти впервые серьезно задуматься о собственной роли в судьбе нацистских преступников.