Предвестники викингов. Северная Европа в I-VIII веках - Александр Хлевов

Вторая сторона — непосредственная преемственность, связывающая германцев и скандинавов «эпохи Инглингов» с современными жителями Европы. Германцы, составившие этнический костяк европейской цивилизации, передали ей в наследство чрезвычайно устойчивый комплекс психосоматических характеристик, актуальный и по сей день. Представитель европейской цивилизации, рефлектирующий относительно ее прошлого, опирается на достаточно надежное основание — основание гораздо более надежное, чем наследие античного мира. Средиземноморская цивилизация является приемной матерью по отношению к Европе, в то время как глухие леса Тацитовой Германии и «острова Скандза» — ее природная, биологическая прародительница. Как раз для проникновения в сознание человека античности европеец должен делать усилие и совершать качественный скачок, в то время как для реконструкции мышления и поведенческих характеристик скандинавского германца необходимы гораздо меньшие затраты. Главной и магистральной линией преемственности европейской цивилизации является германо-кельто-славянская, но не античная, и она в гораздо большей степени, чем последняя, близка нашему восприятию.

Общество Севера представляет собой чрезвычайно модернизированный для своего времени образец героического социума. Впрочем, вернее и корректнее все же говорить о пережитках первобытности в дозревшей до рубежа первичной государственности локальной культуре. Разумеется, мы лишены возможности непосредственного интервьюирования представителя той эпохи. Однако представляется, что все же расхождение между характеристиками мышления и восприятия скандинава середины I тыс. н. э. и нашего современника было немногим существеннее расхождения между типами психической организации индивидов в единовременном обществе. Если обратиться к примеру упомянутого Леви-Брюля о том, что «представления о физических свойствах яда, столь ясного для европейца, не существуют для мышления африканца» независимо от сопутствующего применению яда заклинания (54; 28), то скандинавская традиция, конечно же, дает многочисленные примеры сугубо первобытного воздействия на реальность с помощью магических действий. Симметричный вышеприведенному пример — употребление рун и связанных с ними заклинаний;

Руны пива

Классическое сочетание рациональных противоядий (лук) с явно магическими действиями чрезвычайно характерно для традиционных обществ. Однако является ли оно символом первобытности как таковой? Ведь и наш современник чрезвычайно склонен видеть нечто сверхъестественное в обыденном, а чрезвычайно высокий уровень мифологизированности нашего сознания вполне позволяет отнести его к разряду первобытных по многим формальным признакам. Вообще граница между научным, рациональным с одной, и традиционным сознанием — с другой стороны достаточно подвижна. Исчезает, как известно из высказывания классика, не материя, а предел, до которого мы ее знаем.

Все отмеченное не позволяет проводить резкой границы между нашим сознанием и сознанием скандинавов рассматриваемого периода. Эпоха эта умопостигаема. Умопостигаема в той степени, в какой это позволяет изощренность нашего анализа, а процент непознаваемого не превышает нормы, отводимой для исследования генетически родственной культуры с дистанции в тысячелетия.

Культура Севера обнаруживает устойчивую преемственность в своем развитии в течение нескольких тысячелетий. Устойчивость эта была продиктована как географической обусловленностью достаточно своеобразного типа природного окружения, повлекшего выработку весьма стереотипных форм реакции, так и непрерывностью череды поколений проживавшего здесь населения. В рамках рассматриваемого «периода Инглингов» Скандинавия образует своего рода «котел-месторазвитие», перевернутый крышкой вниз, если представить, что верх у карты находится на традиционном севере. С трех сторон — севера, востока и запада — этот котел был достаточно надежно ограничен либо морскими пространствами, либо малопригодными для освоения землями. Чрезвычайная редкость населения в приполярной зоне не создавала угроз нашествия с севера, как не создавала и вообще избыточного давления на этом направлении. Даже приток самодийских племен на рубеже и в первых веках н. э. (11; 122–125) кардинально ситуацию не изменил. Весь последующий ход событий показал, что север всегда для скандинавов оставался объектом экспансии, но не источником угрозы.

Оставалось южное направление. Баланс природных сил и человеческой деятельности был настолько неустойчив, что любое и даже самое незначительное его изменение вело к провоцированию переселенческих потоков — более или менее массовых — за пределы Северной Европы. Из-под «крышки» северного котла вырывался пар, дававший знать о себе всему континенту. Эта закономерность действовала постоянно и являлась наиболее объективным фактором сложения культуры Севера.

В контексте культурной экологии Д. Стюарда и его последователей (М. Салинса и др.), концентрировавших внимание на исследовании адаптационных способностей общества по отношению к окружающей среде, Скандинавия представляет собой весьма показательный пример. Культурно-адаптационная специфика находит отражение в определенном культурном типе, базирующемся на основные характеристики собственно ядра культуры. При этом ни ядро, ни тип не пребывают в неизменности, ибо изменяется как объективная составляющая среды обитания, так и в особенности те стороны экологического континуума, которые подвергаются культурно-антропогенному воздействию. В Северной Европе сформировался хронологически весьма устойчивый хозяйственно-культурный комплекс, базировавшийся тем не менее в значительной степени на присваивающих областях экономики — охоте, рыболовстве и достаточно рискованном скотоводстве, в особенности в северных областях и западном (норвежском) субрегионе Северной Европы. Устойчивость эта была относительной, что подтверждается фиксацией в течение весьма продолжительного времени в скандинавском обществе архаических обычаев регулирования рождаемости — «вынесения детей» (14; 45). Сами походы за пределы региона и массовая колонизация происходили в значительной степени в результате частных и локальных нарушений заданного экологического баланса. Разбалансировка с эмиграционными последствиями, таким образом, происходила достаточно легко, что позволяет охарактеризовать культуру Севера в целом как типичную культуру неустойчивого экологического равновесия. С одной стороны, это придавало ей потенциальную мобильность, с другой — способствовало удачной и безболезненной приживаемости на новом месте. Показательно, что в эпоху заморских походов северяне создают в местах нового обитания колониальные единицы с явно выдающимися социальными, экономическими, политическими и военными характеристиками. Нормандия и Сицилия, область Денло и поселения с существенным присутствием скандинавского элемента на Руси — все это регионы-лидеры, явственно «тянущие» за собой окружающие их земли и отчетливо демонстрирующие пусть и не очень большую, но все же новую ступень по сравнению со стабильной автохтонной периферией. Культура, ориентированная на избыточное напряжение у себя на родине, попадая в более «льготные» условия, в течение некоторого времени инерционно демонстрировала свой высокий потенциал.