Топот шахматных лошадок - Владислав Крапивин

Сега редко играл в футбол. Он с Юрчиком, Чебуреком, Птахой и Аленкой (пока она не уехала к дедушке в Таганрог) увлекался самолетиками. К ним часто присоединялась девочка Дашутка — та, которую Белка встретила на Дальнополянской улице у ручья. С ней всегда был красный мячик, которого тоже звали Пома. Но этих Пом (или Помов?) не путали, потому что на Дашуткином улыбалась рожица.

Костя ходил на Институтские дворы почти каждый день. Умело избавлялся от «хвостов» и спешил к новым приятелям. На Дворах никому не было дела, что он — Рытвин. Костик — вот и все. Не вредничаешь, не скандалишь в играх, не строишь из себя «крутого» — значит, свой, «институтский». («Кандеевские» тут не ходят, не фига им у нас делать», — объяснил ему однажды Славик Ягницкий.) Здесь Костю оставляли печали и тревоги. Почти оставляли. А если вдруг подкатывало что-то смутное (нечасто, но бывало), он шел к тем, кто помладше. Юрчик и Чебурек научили его мастерить самолетики. Зацепишь аэропланчик за резинку, натянешь, отпустишь — и он радостно взмывает в высоту. Иногда улетит в такие места, что ходишь-ходишь, пока найдешь…

Да, самолетики по-прежнему реяли над институтскими площадками, среди кирпичных корпусов. Но все чаще случалось, что когда ребята догоняли их, то на месте посадки — в траве или на камнях — находили не маленькие модели, а большущих стрекоз с шуршащими крыльями. Таких великанов с блестящими лиловыми телами и выпуклыми глазищами поначалу боязно было брать в руки. Только Юрчик и Чебурек не боялись. Вскоре и Сега перестал. Глядя на них, другие тоже стали сажать стрекоз себе на плечи и на головы. Стрекозы сидели послушно и подолгу. А потом с треском срывались и улетали, роняя с крыльев солнечные искры…

Давно вернулся из лагеря Тюпа. В лагере он изрядно загорел, похудел и выглядел даже симпатичным (так подумала Белка). В первый день он долго беседовал с Валерием Эдуардовичем у него на квартире, а после носился по Дворам с другими ребятами, ничуть не проявляя математическую и физическую хитроумность.

Сложилась такая компания: Вашек, Сега, Белка, Костя, Тюпа и Дашутка. Не всегда они, конечно, оказывались друг с другом. Костя порой развлекался с самолетчиками, Сега тоже убегал к ребятам помладше (и тогда Вашек нервничал, старался оказаться поблизости). Но часто все они были вместе. Иногда случалось такое настроение, что не надо никаких игр, просто хорошо бродить по окраинам Дворов, открывать до сей поры неизвестные таинственные места. Этих мест было так много, что немудрено заблудиться. Крохотные площади с побитыми мраморными статуями (непонятно чьими), крутые чугунные мостики над заросшими осокой канавами, кривые переходы среди каменных стен, где висели на цепях ржавые фонари и доски с неразборчивыми именами…

Однажды Тюпа всех поманил в незаметный проход — ужасно узкий, заросший выше головы дремучими сорняками (хорошо, что крапива не кусалась; колючки, однако, царапались). Продрались, проломились — интересно ведь, что там впереди? И впереди оказался… широченный луг.

Если бы наши путешественники не слыхали о хитростях «треугольной конфигурации», они тут бы и сели от изумления: безлюдное цветущее поле — там, где должны шуметь городские кварталы! Но сейчас они только вдохнули луговой душистый воздух. Потом Тюпа выразился по-научному:

— Ни фига себе, радиус изгиба! Не меньше четырех дэ-эн…

— Эйнштейн… — добродушно заметила Белка. А Дашутка сказала:

— Это, кажется, Колокольцев луг. Драчун говорил, что где-то здесь есть дорожка до Круглого болотца.

Кто такой Драчун, спрашивать не стали. Про него то и дело возникали разговоры: «Драчун говорил», «Драчун в тот раз показывал», «Драчун объяснял»… Но Белка и Костя этого мальчишку не видели ни разу: он с мая жил в деревне у деда с бабушкой и должен был вернуться к середине лета… А о Круглом болотце Белка спросила:

— Это где такое? И чем знаменито?

Дашутка охотно объяснила, что знаменито оно своими жителями — очень умными («прямо как человеки») лягушатами.

— Это те, кто по вечерам поет свое «бум-ква-ква». Все слышат, и никто не знает где… Один Драчун знает. Он меня обещал сводить к ним… И вас, конечно, сводит…

Все пошли куда глаза глядят, к сизому горизонту.

Над лугом стояли в высоте похожие на груды хлопка облака. Гудели шмели. Воздух перекатывался по травам теплыми волнами. Густо пестрели цветы. Дашутка принялась собирать ромашки и плести из них венки. Делала она это удивительно быстро. Белка тоже попробовала и даже сплела один венок, но Дашутка в это время успела изготовить три. И надела их на Тюпу, Сегу и Костю. И серьезно сказала:

— Не стесняйтесь, здесь мы одни. А они и не стеснялись. Только Вашек, похоже, застеснялся, когда Белка украсила его своим венком. Поглядел на нее искоса. Потом еще разок — странно как-то…

— Ты чего так на меня смотришь? — слегка встревожилась Белка.

— Ничего… — пробормотал Вашек. Поджал ногу и начал сердито чесать исцарапанную щиколотку.

Они (Белка, Вашек и Сега) отстали немного от Дашутки, Тюпы и Кости. Сега вдруг сделал три журавлиных шага в сторону, оглянулся и решительно сообщил:

— Я знаю, почему он так смотрит. Потому что боится сказать.

— Сергей!! — угрожающе взвыл Вашек. То есть хотел угрожающе, а получилось жалобно.

Сега еще два раза переставил журавлиные ноги и с безопасного расстояния объяснил:

— Он боится попросить, чтобы ты ему это… по-по-зи-ровала. Потому что хочет слепить с тебя русалочку…

— Чего? — почему-то испугалась Белка.

— Ябеда паршивая! И предатель! — со слезинкой выговорил Вашек. И бросил в Сегу венком.

— И никакой не предатель! Я был бы предатель, если бы не сказал. Потому что ты тогда совсем бы извелся и помер. Сам хочешь, а сам боишься…

— Вот придем домой, узнаешь… — пообещал Вашек. Уши у него были багровые.

Белка всеми нервами ощутила великое смущение Вашека. И чтобы он не мучился так, она сказала деловито:

— Не понимаю. Объясни, что за русалочка?

— Ну… — Вашек несколько раз крупно глотнул, пошевелил тощими лопатками под своей полосатой майкой, показал Сеге кулак. — Не могу же я только лошадиные головы лепить для этого языкастого балбеса… — «Балбес» радостно хихикнул, почуя в голосе брата прощение. — Я вообще лепить люблю. И зверей, и людей… И сказал ему, что хотел… русалку… А он: «Слепи с Белки, она красивая…» Сам ведь предложил, зараза, а теперь…

— А ты обрадовался, — беспощадно уточнил Сега.

Белка ощутила, как разгораются щеки. Не от полуденного зноя.

— Дурни… оба… Почему именно с меня надо лепить?

— А с кого? Таких хорошо знакомых девочек больше у нас нет. Дашутка только, но она еще маленькая и костлявая, почти как я, — разъяснил издалека Сега. — А ты красивая…

— Я?! Красивая?! — честно изумилась Белка.

И тогда Вашек просто и уже почти без смущения сказал: