Лабиринт для Слепого - Андрей Воронин

– Я ее помню. Интересная была женщина.

– Да, была… Но видишь, как все получилось?

И Лючию, и двух ее сыновей, и мужа, которого я не любил, – в общем, всю семью перестреляли, мерзавцы.

Один Мигель остался в живых, и то чудом.

– Знаю, знаю. Помню, как ты тогда был напуган, Антонио.

– Да что я? Все наши были напуганы. Я думал, что нашей семье войну объявили, а оказалось куда проще.

Сумасшедший маньяк, таких дел натворил.

– Да, я помню.

– Послушай меня, Андреа, – немного захмелев от шампанского, проговорил Антонио Эскуразо и подвинулся к своему приятелю.

– Я слушаю, Тони.

– Знаешь, Андреа, совсем мне не нравится этот русский, я не пойму, что у него на уме.

– Как это? Только что ты говорил…

– Мало ли что я говорил? А вот сейчас чувствую.

Меня еще мать всегда наставляла: Тони, слушай, что подсказывает тебе сердце.

– И что оно тебе подсказывает?

– А подсказывает оно мне, Андреа, что этого русского надо убрать.

– Как это убрать? А документация?

– Его надо будет убрать после того, как он отдаст дискету.

– Кому поручим?

– Скажи Карлуччи.

– Может не справиться. В последнее время он какой-то странный, вечно чем-то недоволен.

– Скажи, что я ему хорошо заплачу. И пусть он займется этим вместе с Гансом – так надежнее.

– Хорошо, Тони, скажу.

– И чем быстрее они это сделают, тем лучше. Думаю, этот русский не настолько глуп, чтобы продать документацию только нам. Он ее может всучить и колумбийцам, и мексиканцам, и китайцам. Так что лучше от него, Андреа, избавиться.

– А ты соображаешь, хватка у тебя железная, – А где бы я уже был, Андрея, не будь у меня этой хватки?!

– Это точно.

* * *

Савельев поднялся на двенадцатый этаж и прошел в свой номер. Поужинать он решил спуститься в ресторан. Но сперва Владимиру Владиславовичу страстно хотелось вымыться, переодеться во все чистое и только после этого отправиться на ужин. Он чувствовал, что вспотел во время визита к дону Эскуразо. Снимая галстук и стягивая с себя рубашку, Савельев подумал: «Ты такой же дон, как я Папа Римский. Как родился торговцем, так и останешься им до конца жизни. Но обманывать тебя я не стану, документацию ты получишь. А вот еще с двумя дискетами я поступлю по своему усмотрению. Может быть, мне мексиканцы и не заплатят девять с половиной миллионов, но миллиона за четыре» пять я продам дискеты. Так что у тебя, дон Эскуразо, скоро появится очень серьезный конкурент, и проблем у тебя не уменьшится. И спать ты будешь плохо. Уж это я тебе обещаю".

Савельев стоял под тугими, бодрящими струями душа.

В его сердце едва ли не с рождения была странная классовая ненависть ко всевозможным капиталистам и буржуям. И хотя он сам уже стал абсолютно таким же, только, может быть, еще более жестким и ненасытным, это чувство сейчас переполняло его душу.

Даже в этой он был настоящим русским.

* * *

Глеб Сиверов возвращался в квартиру, на которой его спрятал полковник Поливанов.

Он был внимателен и осторожен, выходил из дому один раз в день, вечером, и то лишь для того, чтобы незаметно пройтись по улицам, подышать свежим воздухом. Воротник его меховой куртки был поднят, лыжная вязаная шапочка надвинута на глаза. Пистолет он засунул за брючный ремень.

Глеб шел держа руки в карманах, глядел себе под ноги.

Во дворе дома было темно. Глеб поднял голову и взглянул на неосвещенные окна своей квартиры, вернее, не своей, а квартиры Геннадия Поливанова.

«Сколько мне еще здесь прятаться?» – в который раз задал себе вопрос Сиверов.

– Добрый вечер, – послышался знакомый голос.

Глеб вздрогнул. Прямо перед ним, на лавочке, засыпанной снегом, сидел пожилой мужчина в меховой шапке. Воротник его пальто был поднят, на коленях мужчина держал старомодный кожаный портфель с блестящими застежками.

Глеб остановился, словно наткнувшись на невидимую преграду.

– Добрый вечер, – негромко повторил мужчина усталым голосом.

– Генерал? – прошептал Глеб.

– Да-да, это я.

– Как вы меня нашли?

– Адрес оставил Станислав Петрович.

– Что-то случилось, генерал? – обеспокоенно спросил Глеб, пытаясь заглянуть в глаза Потапчука.

Но тот опустил голову и грузно встал. На заснеженной скамейке остался глубокий след, и Глеб понял, что генерал сидел довольно долго.

– Давайте поднимемся, – сказал Потапчук, направляясь к двери подъезда.

Глеб, ничего не понимая, последовал за ним. Генерал шел тяжело. И Глеб подумал, что он выглядит постаревшим лет на двадцать.

«Наверное, случилось что-то довольно серьезное».

Когда мужчины поднялись в квартиру, генерал снял свое несовременное пальто с каракулевым воротником, отряхнул снег с шапки и положил ее на комод.

Он стоял в прихожей, держа в руках портфель.

– Проходите, – предложил Глеб.

Генерал вошел в гостиную, сел на диван, поставил портфель на колени. Затем медленно, дрожащими руками расстегнул замки и выложил на низкий журнальный столик бутылку «Московской», уже порезанную ветчину и порезанный хлеб.

– У вас найдутся стаканы?

– Конечно.

Глеб направился на кухню. Когда он вернулся с двумя стаканами, генерал уже открыл бутылку и, поставив ее на стол, посмотрел на Глеба, потом перевел взгляд на стаканы в его руках.

– Я чувствую, что-то произошло, – не то вопросительно, не то утвердительно сказал Глеб Сиверов.

– Да, произошло… Будьте добры, принесите еще один стакан.

Глеб сходил на кухню. Генерал разлил водку по стаканам.

И Глеб все понял.

Потапчук взял кусок хлеба и положил на стакан.

– Сегодня утром погиб Станислав Петрович Поливанов.

– Как погиб?!.. – словно не веря, словно считая, что подобное невозможно, проговорил Глеб.

– Он погиб в Грозном, в районе аэропорта.

– Погиб? – с недоверием переспросил Глеб.

– Мне сообщили, что погиб.

– Земля ему пухом, – сказал Глеб, поднимая свой стакан.

Мужчины выпили не чокаясь. Генерал взял кусочек хлеба, понюхал и стал медленно, устало жевать.

Глеб ждал.