Проклятие любви - Паулина Гейдж

– Да, – прошептала Тейе.

Нефертити всегда не хватало интуиции, так необходимой правителю. Ее любовь и ненависть всегда были слишком нарочитыми, слишком явными. Однако Тейе никогда еще не жалела ее больше, чем теперь. Нефертити и ее беззащитного, безрассудного мужа – бога Египта.

– Это из-за того, что они показаны в обнимку на Бенбене в храме Атона? – спросила она.

– Отчасти. В конце концов, фараон и царица ведут себя не как боги, которым следует поклоняться. Но это также и оттого, что они пожелали показать себя перед своими подданными как семья, поглощенная только друг другом и своей любовью. Прости меня, императрица. Говорить так о фараоне – богохульство, однако я подумала, что ты захочешь узнать, а мой осведомитель не смог бы передать тебе всю извращенность ситуации. Дело ведь не только в этих фигурках. Люди громко приветствуют его на улицах, и хотя в их приветствиях звучит насмешка, он не слышит ее. Хоремхеб…

Тейе подняла руку.

– Хватит, – спокойно сказала она. – Поужинай со мной сегодня, когда я отдохну и подумаю. А сейчас оставь меня, Мутноджимет.

Молодая женщина покорно поднялась, низко поклонилась и, покачивая бедрами, пошла к выходу. Я не приказала, чтобы для нее приготовили покои, – подумала Тейе. – Но, вероятно, она откроет дом Эйе. Хлыст извивался белой змейкой, волочась за босыми пятками, и Тейе, как зачарованная, смотрела на него. Еще долгое время после того, как Мутноджимет ушла, она не могла оторвать взгляда от пола. Наконец она вызвала Пиху и направилась к себе.

Ярость раскаленного солнца немного поутихла, но было очень душно. Тейе приказала приготовить ванну, а потом попыталась уснуть, но в ушах у нее звучал голос Мутноджимет, а перед глазами стояло видение уродливых красных гениталий, и от этого всего сердце отказывалось биться ровно. Но я хотела уехать домой, в Джаруху! – молчаливо протестовала она. – Я приняла решение! Я ничего не могу сделать, я слишком стара, уже слишком поздно. Она с болью вспоминала прохладное, заросшее лилиями озеро перед синими колоннами ее портика там, на ласковом севере, влажный воздух. Я скучаю по матери, по отцу, – думала она и, когда уже больше не могла себя сдерживать, тихо заплакала. – На этот раз я скучаю не по тебе, Осирис Аменхотеп. Я скучаю по безопасности в сильных руках Иуйи, по улыбке, с которой Туйя будила меня каждое утро. О, постой! – выругала она себя. – Нет ничего более смешного и жалкого, чем стареющая женщина в слезах. Пусть они оскверняют ложе, которое устроили для себя сами. Я поеду домой! Но она уже знала, что больше никогда не увидит Джаруху.

В сумерках она сидела на помосте большой залы, Мутноджимет устроилась рядом с ней, их управители и слуги расположились внизу вокруг низких, уставленных цветами столиков. Тейе приказала, чтобы в зале было много света, и золотое пламя сотен факелов и ламп нервно плясало на сквозняках между высокими колоннами. Рабы, выносившие подносы, вереницей подходили к специальным слугам, пробовавшим каждое блюдо, и направлялись дальше, к позолоченному столу; слуги время от времени склонялись, чтобы наполнить чаши вином. Возле помоста сидели музыканты, создавая завесу из звуков, за которыми разговор двух женщин был не слышен гостям. Между столиками кружились танцовщицы. Тейе пыталась положить что-нибудь в рот, но ее тошнило от одного вида обильной еды, и, в конце концов, она просто глядела, как Мутноджимет поглощает поднесенные кушанья. Проглотив очередной огромный кусок, племянница бросала взгляд на царевича Сменхару, сидевшего у подножия помоста вместе с Бекетатон, и Тейе улыбалась про себя, несмотря на сумятицу в мыслях. Мутноджимет была вовсе не столь политически нейтральной, как притворялась. Или, скорее всего, ситуация в Ахетатоне была настолько серьезной, что каждый там мог прослыть подающим надежды оракулом. Когда с едой было покончено и началось то небольшое представление, какое удалось организовать Тейе, она поманила Мутноджимет.

– Кто послал тебя ко мне с этой омерзительной штукой? Хоремхеб или отец?

Мутноджимет сделала знак, и слуга отодвинул низенький столик. Удовлетворенно вздохнув, она откинулась на подушки.

– Я и забыла, какой вкусной может быть говядина, когда бог не пялится с укором через плечо. Нам при дворе не запрещено есть мясо, но сам фараон, конечно, не прикоснется к нему. Отвечу на твой вопрос, богиня. Я здесь по собственному желанию. Хотя Эйе и Хоремхеб одобрили его. Им нужна твоя помощь. Они не могли сказать тебе об этом в своих посланиях, и действительно, едва ли можно говорить о таких вещах, ведь в городе полно доносчиков, людей, которые надеются заронить слушок в уши фараону и обрести его благосклонность. Брату моему легко внушить любую мысль, если она подана на языке обожания и поклонения Атону.

Каждое слово Мутноджимет пронзало сердце Тейе, на мгновение она возненавидела и своего брата, и Хоремхеба, и всех лизоблюдов, которые пытались втереться в доверие и вызвать к себе теплые чувства, тогда как их сердца оставались холодными. Безразличная честность Мутноджимет была бесконечно предпочтительнее.

– Тогда скажи мне, чего же ждут от меня главный носитель опахала и могущественный военачальник.

Мутноджимет ухмыльнулась ее насмешливо-язвительному тону.

– Они хотят, чтобы ты поселилась в Ахетатоне, где могла бы видеть фараона каждый день и придавать весомость их советам. Самая насущная проблема – это соседние государства. Туту говорит фараону одно, мой муж другое, и фараон колеблется, потому что он просто не способен поверить в людское вероломство.

– Нефертити сделает все возможное, чтобы выставить меня в дурном свете, возможно, даже попытается убить. Туту всегда таил обиду на меня. Мутноджимет, я устала. Для меня это равносильно тому, чтобы забраться в гнездо с гадюками, единственное желание которых – видеть мою смерть. Кроме того, мне пришлось бы сражаться со стаей льстецов, которые незамедлительно соберутся вокруг Сменхары. У меня не будет друзей, не будет никого, кому я смогла бы доверять. – Она замолчала, потрясенная картиной будущего, которую сама же нарисовала.

Острая боль в животе, которая всегда одолевала ее в минуты сильного волнения или усталости, подступила без предупреждения, и она задержала дыхание, пока спазм не прошел.

– Тогда поезжай в Джаруху и жди, когда боги призовут тебя, – тихо сказала Мутноджимет. – Я всегда любила тебя. Но пойми меня правильно. Я говорю тебе о своей любви не для того, чтобы ты приняла мои слова за предложение активной поддержки в том случае, если ты решишься приехать в Ахетатон. Я слишком хорошо себя знаю. Я всего лишь хочу видеть тебя счастливой. Ты заслужила право на отдых.

– Я не была счастлива с тех самых пор, как умер Осирис Аменхотеп Прославленный, – просто ответила Тейе. – Смогу ли я наслаждаться покоем в Джарухе после всего, что услышала от тебя? Думаю, нет. Я родила фараона на свет, и, похоже, я теперь должна защитить от него этот свет и его от света, если смогу. Как, должно быть, веселится сын Хапу!

– Так ты приедешь?

Вопрос рассердил Тейе. Боль пронзила ее снова, и она почувствовала, как по спине побежал пот.