Военное дело Московского государства. От Василия Темного до Михаила Романова. Вторая половина XV – начало XVII в. - Виталий Пенской

Сохранился любопытный документ, показывающий, что необходимо для изготовления «винтованной» (то есть нарезной) пищали и во сколько она обойдется вместе с работой. Датирован он, правда, 1659 г., однако технологии за сто лет изменились не слишком сильно, поэтому роспись дает определенное представление о работе русских оружейников конца XVI – начала XVII в. Итак, тульские мастера в своей челобитной на имя царя Алексея Михайловича представили «роспись, как делать красная винтовальная пищаль и что надобно товару», а товару, согласно росписи, «железа надобно было 30 гривенок доброво, гривенка по 3 алтына; укладу три свяски, доброво укладу цена свяска по 8 алтын по 2 деньги; уголья 3 воза, воз по 5 алтын; работника 20 алтын; всего на товар и за работу 2 рубля 8 алтын 2 деньги»[642]. Стоимость же самопала «в сборе», согласно наказу воеводы Устюжны Железнопольской, датированному декабрем 1621 г., определялась следующим образом: «За те самопалы уговорился бы еси с кузнецы, а давал бы за ствол по 4 гривны или по 15 алтын, а по самой по большой цене по полтине… а за замок по 5 алтын или по 2 гривны, а за ложу по алтыну или по 8 денег, и всего бы давати за самопал по 25 алтын (то есть по 75 копеек. – В. П.)»[643]. Согласимся, что стоимость готового самопала «русской работы» отнюдь не заоблачная, и обходился он в начале XVII в. дешевле, чем хороший лук. И постепенная замена лука пищалью или самопалом, которая шла с конца XVI в. нарастающими темпами, выглядит вполне объяснимой – на руку огнестрельному оружию играла не только его более низкая стоимость, но и простота (относительная, конечно) в обращении с ним и обучению ратника стрельбе из пищали или самопала.

4. Производство «зелья» и боеприпасов

Быстрое распространение огнестрельного оружия и его не менее стремительный количественный рост поставил на повестку дня проблему с обеспечением «огненного боя» как порохом («зельем», в том числе и его компонентами, прежде всего селитрой-«ямчугом»), так и боеприпасами. Полагаться в столь важном вопросе на закупки пороха за рубежом было нельзя, и московские власти прилагали немалые усилия для того, чтобы организовать его производство дома, равно как и боеприпасов.

Москва довольно скоро стала и крупным центром производства пороха – летопись сообщает, что в июне 1531 г. «загореся внезапу зелие пушечное на Москве, на Успенском враге, на Алевизовьском дворе; делаша бо его на том дворе градские люди, и згореша делателей тех от зелиа того в един час боле двою сот человек»[644]. Количество погибших на пороховом дворе косвенно свидетельствует в пользу того, что производство пороха было налажено в больших количествах, и ситуация, о которой писал Герберштейн, когда в момент угрозы нападения татар на Москву в 1521 г. в московском цейхгаузе не оказалось достаточного количества пороха[645], больше уже не повторялась. Большие запасы пороха хранились в кремлевских башнях, хотя это имело и определенные негативные последствия. Так, во время пожара 12 апреля 1547 г. в Москве «у рекы у Москвы в стрельницы загорешася зелие пушечное, и от того розорва стрелницу и размета кирпичие по брегу реки», а в последовавшем большом июньском пожаре загорелось «зелие пушечное, где бе на граде (то есть в Кремле. – В. П.), и те места разорвашася градные стены»[646]. История повторилась в мае 1571 г., когда от пламени взорвались запасы пороха, хранившиеся в башнях Московского Кремля[647].

Однако одной лишь Москвой (согласно сметному списку 1630–1631 гг., на Пушечном дворе работало «штатных» «зелейных и селитренных мастеров иноземцов и русских людей» 33 человека[648]) дело не ограничилось, и «зелейные дворы», или «варницы», работали по всей территории Русского государства. Так, «зелейная варница» была во Пскове (в городе во 2-й половине 80-х гг. XVI в. работали 3 «зелейных» мастера), Коломне («у реки ж Москвы у моста»), Серпухове (целая «зелейная слобода», где жили мастера-зелейщики), Туле, Ладоге, Ржеве Пустой, Городенске (Веневе, «у реки у Веневы на берегу зелейня ямчужная со всякой снастью, чем ямчюгу делают»), Свияжске и других городах[649].

Изготовлению пороха и в особенности селитры придавалось настолько большое значение, что посадские люди и крестьяне были обязаны поставлять государству и «зелье», и обеспечивать всем необходимым «ямчужные амбары» (как вариант, могли выплачивать специальную подать – ямчужные деньги). Так, к примеру, готовясь к походу на Казань, Иван IV осенью 1544 г. отправил в Новгород грамоту с требованием собрать для дела государева «с 20 дворов пуд «зелья», со всех дворов чей двор нибуди». С Русы, к примеру, полагалось собрать 74 пуда и 11 больших гривенок «зелья», собрано же было 20 пудов и 16,5 гривенки, и за недостающее «зелье» подьячий Якуш Кудрявец собрал с рушан 107 рублей и 108 алтын с полу-деньгой «в московское число»[650]. В феврале же 1556 г. из Москвы от имени Ивана IV прислана была в Новгород царская грамота, в которой тамошним дьякам Федору Еремееву, Казарину Дубровскому и дворцовому дьяку Афанасию Бабкину предписывалось, помимо всего прочего, собрать на 1555–1556 гг. «за ямчюжное дело с сохи по рублю и по десяти алтын», «одноконечно, безо всякого переводу», «все сполна, без недобору». В противном случае, отписано было дьякам из Москвы, если они промешкают и пришлют не всю причитающуюся сумму, «вам от меня царя и великого князя бытии в великой опале и в продаже»[651]. Причина, по которой великий князь гарантировал дьякам свою грозу в случае промашки, очевидна – готовился очередной (и на этот раз последний) поход на Астрахань, не говоря уже о том, что шла война со шведами и с Крымом.