Стеклянный дом - Кристина Ульсон

53

Для сна и отдыха времени не было. Петер Рюд решил не ехать домой спать, как советовал ему Алекс. Вместо этого Петер сделал еще несколько кругов и снова вернулся к пансионату.

Звонок брата он помнил с предельной ясностью.

«Там кто-то стоит и заглядывает в окно. Я вижу только его спину».

Ко времени его возвращения полицейские уже уехали – им было здесь больше нечего делать. Петер нашел заведующую и попросил разрешения зайти в комнату Джимми. Заведующая без конца извинялась.

– Просто не понимаю, как это могло произойти, – говорила она, идя впереди Петера по коридору.

Судя по лицу и голосу, она плакала. Петера это не трогало. Он вообще не понимал, почему она просит прощения: когда пропал Джимми, была не ее смена.

– Вроде бы только что был здесь – и уже нет.

Петер молча вошел в комнату брата. Все было так же, как и утром, когда Петер заходил сюда. Покрывало на кровати, сшитое их бабушкой, полки с машинками, книгами и картинками.

Петеру и их родителям позвонили сразу же, когда выяснилось, что Джимми пропал. Как долго он к тому времени отсутствовал, трудно было определить – во второй половине дня его никто не видел. Это само по себе не казалось странным: Джимми любил иногда побыть наедине с самим собой. Порой он даже не выходил к ужину, а оставался у себя в комнате.

– Мы обнаружили, что его нет, когда постучали, чтобы проверить, собирается ли он уже ложиться спать. Сами знаете, он иногда засиживается допоздна.

Петер прекрасно это знал. Еще в детстве Джимми невозможно было уложить по вечерам. Он отказывался спать, боялся пропустить что-то интересное, если ляжет раньше остальных.

– Единственная вещь, которой не было на мес те, – это его куртка, – продолжала заведующая, сообщая Петеру подробности, которые он уже слышал накануне. – И дверь террасы была открыта, когда мы вошли, так что он, скорее всего, вышел этим путем.

Это Петер тоже понимал. Не понимал он одного: куда же мог подеваться брат? За всю жизнь он всего несколько раз отправлялся на самостоятельные прогулки. Куртки нет, дверь открыта.

Джимми, куда же ты пропал?

– А кто живет в доме напротив? – Петер посмотрел в окно.

Ему вспомнились слова Джимми о том, что он видел человека, заглядывающего в чужие окна.

– Это здание принадлежит дому престарелых.

– Он частный?

– Да, и они принимают лишь несколько человек в год. Я слышала, что туда длинная очередь желающих.

Петер посмотрел на вереницу террас по другую сторону двора. Где мог стоять мужчина, которого видел Джимми? Взгляд Петера остановился на пожилой женщине. Она была такая бледная и заурядная, что он чуть было не пропустил ее. Казалось, она стоит и смотрит прямо в комнату Джимми, прямо на Петера.

Что-то во внешности женщины показалось ему знакомым.

– Кто это? – спросил он заведующую.

– О, я бы сказала, это самая важная птица среди тамошних жильцов. Старая детская писательница, Теа Альдрин. Вам это имя что-нибудь говорит?

Вальтер Лунд ожидал в приемной в оговоренное время. В темном костюме и белой рубашке он выглядел как любой другой бизнесмен. Прежде чем войти, чтобы проводить посетителя в комнату для допросов, Фредрика некоторое время наблюдала за ним через стеклянную дверь: рассматривала его открытое лицо, уверенный взгляд, дружелюбную улыбку, расслабленные плечи. Он сидел, закинув ногу на ногу, положив руки на колени.

«Так это ты убил Ребекку Тролле, положил по частям в мешки и унес в лес?» – мысленно спрашивала она.

Он пришел без адвоката, что удивило Фредрику. Когда они здоровались, выяснилось, что у него теплая ладонь и низкий голос. В другое время, в другой жизни Фредрика сочла бы его привлекательным.

На допросе присутствовал Алекс. Они с Фредрикой сидели по одну сторону стола, Вальтер Лунд – по другую. Часы показывали половину десятого.

– Спасибо, что нашли время прийти, – начал Алекс.

Казалось, он хочет намекнуть, что явка на допрос – проявление доброй воли.

– Естественно, я готов помочь всем, чем смогу.

– Ребекка Тролле, – произнес Алекс.

– Да?

– Вы знали ее.

– Я был ее куратором.

– Вас связывали только формальные отношения?

Фредрика надеялась, что ей удалось скрыть свое удивление по поводу того, как Алекс начал допрос.

– Мне кажется, я не совсем понял вопрос.

– Нас интересует, не общались ли вы по другому поводу, помимо того что вы были ее куратором.

– Да, общались.

Допрос, едва начавшись, зашел в тупик. Фредрика понимала, что не она одна лишилась дара речи от откровенного признания Вальтера Лунда. Алекс тоже был удивлен.

В конце концов он криво улыбнулся:

– Вы не могли бы рассказать об этом поподробнее?

– Разумеется, могу. – Вальтер Лунд провел ладонью по крышке стола. – Однако сперва я хотел бы удостовериться, что вы будете обращаться с этой информацией конфиденциально.

– Это очень трудно пообещать, пока мы даже не знаем, что вы намерены нам сообщить.

– Понимаю.

Фредрика откашлялась:

– При условии, что сообщенные вами сведения окажутся нерелевантными для следствия, мы можем позаботиться о том, чтобы они не предавались огласке.

Похоже, этого заверения Вальтеру Лунду оказалось достаточно.

– У нас был краткосрочный роман, – проговорил он.

– У вас с Ребеккой?

– Мы довольно быстро обнаружили, что нравимся друг другу. За одним потянулось другое, и в декабре две тысячи шестого года я пригласил ее в ресторан. Затем мы еще несколько раз тайно встречались до начала января, когда я решил, что нам не стоит продолжать отношения.

– То есть роман был очень кратким.

– Именно так.

– Вы взяли ее с собой в Копенгаген, – сказал Алекс.

– Совершенно верно. И это произошло уже после того, как мы перестали встречаться. Мы ночевали в отеле в разных номерах и летели туда разными рейсами. Однако я понял, что Ребекка восприняла эту поездку как попытку с моей стороны восстановить отношения. Она очень расстроилась, когда я объяснил ей, что дело обстоит вовсе не так.

Голос Вальтера Лунда заполнял помещение, и вся его фигура излучала уверенность и спокойствие. Он держал в руках нить разговора, что не могло не восхищать Фредрику.

– Не вижу ничего странного в том, что она неверно истолковала такое приглашение, – проговорил Алекс. – Боже мой, романтический уик-энд в Копенгагене! У кого угодно от этого закружилась бы голова.