Избранное - Леонид Караханович Гурунц

понять, где я и что со мной случилось.

Надо мной склонились встревоженные лица, и я, как ни силился, не мог узнать их.

— Как думаешь, Тавад, — услышал я приглушенный голос матери, — выживет он?

— Я не цирюльник, — отозвался Тавад, — надо позвать Седрака.

Послышались глухие всхлипывания матери и громкие причитания тетушки, жены Тавада.

Я не любил Тавада и его жену. Они жили богато, к нам приходили редко, только когда у нас случалось какое-нибудь несчастье.

— Весь твой род, Оан, погиб от тщеславия. Где твои сыновья? Что загубило их? Тщеславие… Все они в тебя. И на войне погибли, наверно, потому, что вперед норовили. Что ты хочешь сделать с моим отчим домом? Чтобы очаг в нем остыл, чтобы к нему заросла трава? Что?

Это тетушка кричала на деда.

Деда я не слышал, но чувствовал его осторожные прикосновения. Вот он, всхлипывая, поправляет подушку. Вот, тихо наклонившись надо мной, подносит к губам стекло, должно быть зеркало. Так, я видел, делают с покойниками…

Потом скрип дверей, и легкие, торопливые шаги. Это пришел Седрак. Я чувствую на себе холодное прикосновение его пальцев. Напрягаю слух.

— Перелом руки. Вывихи в плече и локте… До свадьбы заживет…

И по тому, как он умолк, не сказав ни единой шутки, я понял, что дела мои плохи.

Голова горела, я чувствовал, как голоса в комнате затухали, удаляясь от меня…

Прошло, должно быть, немало времени, прежде чем я понял, что уже много дней лежу в постели со сломанной рукой, замотанной в лубки.

Однажды вечером, еще слабый, обложенный подушками, я сидел за ужином вместе со всеми. Неожиданно в дверях показался Баграт. Увидев меня за едой, он всплеснул руками:

— Выжил!.. Ну и порода!

Ему отвели место на мутаках, возле деда. Из разговоров я узнал, что Баграт каждый вечер заходил справляться о моем здоровье.

В этот вечер он долго сидел у нас.

— Вздорные мы с тобой люди, Оан, — все сокрушался он, — ведь мальчишку чуть не сгубили, а?

Дед скорбно качал головой.

*

Меня лечила столетняя старуха с трахомными глазами и шамкающим ртом. Лечила наговорами и травами. Иногда она, кряхтя, брала мою вспухшую руку в свои холодные крючковатые пальцы и проверяла, правильно ли срослись кости. Сколько раз уже сраставшаяся кость снова трещала в пальцах старухи-костоправа, и меня бросало то в жар, то в холод!

Пятнадцать дней пролежал я неподвижно с огромным мотком ниток под мышкой. Деревянные лубки на руке казались мне раскаленными полосками железа, впивающимися в тело. Боль, тяжкая, зудящая, переворачивала все мои внутренности.

Когда мне стало лучше, острая боль унялась, меня стали самого возить к старухе. Она жила в дальнем селении — Нинги, и я ездил на лошади Баграта, который бесплатно возил меня туда и обратно.

Проведать меня приходили почти все мои товарищи, с которыми я учился. Приходили даже такие, с которыми я никогда не был близок. Раза два, пока я лежал в постели, был даже Вачек, но самым желанным для меня все же был приход Васака.

— Ну, что было сегодня в школе? — осведомился я, как только он показался на пороге.

Васак тотчас же принялся рассказывать все новости за день.

— А десятичные дроби уже начали? — спросил я однажды.

— Давно. Уже задачи на них решаем.

— А что они, интереснее простых?

— Куда там простые!

Васак снисходительно посмотрел на меня.

— Вот, скажем, у тебя одно яблоко, и ты должен делить его поровну между ста людьми. Как думаешь, какую долю получит каждый из них?

— Каждый получит сотую долю яблока! — ответил я.

— Ты говоришь, как торговка на базаре, — покровительственно прервал меня Васак. — Ты мне объясни, вообразив, что перед тобой не я, а парон Михаил. По-научному.

— Не знаю, — откровенно сознался я.

— Каждый получит ноль целых одну сотую часть яблока! — сказал Васак тоном нескрываемого превосходства и гордо посмотрел на меня.

— Ну а как русский язык? — спросил я, проглотив пилюлю. — Что сейчас проходите?

Прищурив правый, потом левый глаз, Васак с лукавым видом ответил:

— Далеко забрались, на лошади не доскачешь.

Я промолчал и с тоской поглядел на висевшую на привязи руку. Пальцы на руке шевелились, но лубки у предплечья все еще жгли кожу.

Васак встал. Ему надо было спешить в гончарную, где он по-прежнему работал после школы.

— Да, чуть не забыл, — сказал он как бы невзначай, — завтра я делаю карас… Сам Амбарцум заказал мне его.

Это было уже слишком! Он просто издевался надо мной.

— Брешешь ты все! И насчет десятичных дробей перехватил, и с русским выдумал, и карас тебе никто не заказывал. Все врешь!

Васак, не ожидавший такой ярости, засиял от удовольствия. Ни дружба, ни привязанность, которыми мы были связаны, не мешали ему, если представлялся случай подразнить меня.

Признаться, и я не упускал случая посмеяться над ним, но Васак, нащупав слабую струнку, обычно пускал свои стрелы без промаха.

— Чего ты сердишься? — сказал он с напускным равнодушием. — Разве я виноват, если мы уже все басни Крылова выучили, и я стал варпетом, пока ты валялся в постели?

— Утри нос, варпет! — закричал я, пылая гневом.

Васак повернулся, делая вид, что уходит.

— Ну, я пойду, — сказал он спокойно, — а то, чего доброго, со сломанной рукой еще в драку полезешь.

Я и в самом дело готов был схватить первый попавшийся предмет, чтобы послать ему вдогонку. Но рука у меня застыла в воздухе. Васак тоже отступил от дверей, прислушиваясь.

Во дворе мать разговаривала с Асмик.

— Тетя Вардануш, — донесся знакомый голос, — как здоровье Арсена? Поправляется?

— Поправляется, дочка, спасибо. А чего, милая, не зайдешь? Раньше сама заходила, уроки брала.

— Я, тетя, сейчас не хочу беспокоить его. Пусть поправляется.

— Все-таки зашла бы, Асмик-джан. Арсен будет рад.

— Сейчас, тетя, не могу, мне по делу в одно место надо бежать, а на этих днях непременно забегу.

— Приходи, приходи, доченька.

— До свидания, тетя, кланяйся ему.

— До свидания, детка, спасибо.

Голоса замерли. Было так тихо, что слышно, как удалялись шаги.

— Ушла.

Мы посмотрели друг на друга и облегченно вздохнули.

II

Сегодня Вачек был необыкновенно задумчив. Соседская кошка, охотившаяся в потемках, забралась ему на колени. Он отшвырнул ее от себя. Даже на задиристые выходки Аво не обратил никакого внимания.

Молча отсидев положенное время, Вачек ушел не попрощавшись.

Мать сказала, глядя ему вслед:

— Вот живи теперь, когда последний кусок изо рта вынимают!

— О чем это ты, мама? — спросил я.

— Ничего, сынок, лежи.

Я лежу, стараюсь думать о чем-нибудь другом. Но печальный вид Вачека вытесняет