Груз 200 - Андрей Воронин

Малахов хмыкнул и снова зачем-то покосился через плечо.

– Не обращай внимания, – сказал он. – Просто какая-то старая дура. Санитарки, знаешь ли, такой народ, что им палец в рот не клади.

Глеб внимательно посмотрел на него и покачал головой.

– Что-то вы, Алексей Данилович, того… Крутите вы что-то. Может быть, покаетесь, облегчите душу? Малахов с шумом выпустил из легких воздух:

– Уф-ф-ф… Вот же негодяи! Врачебная тайна, называется. Дело-то яйца выеденного не стоит, но все-таки”. Ведь просил же придержать язык! Нет, все равно разболтали.

– Да что разболтали-то?

– Ну видишь ли, не мог же я поместить тебя сюда под твоим настоящим именем. А госпиталь все-таки военный, как ты мог заметить, и не просто военный, а.., ну, сам понимаешь.

– Элитное местечко, – согласился Глеб. – Тихо, уютно и медицина на уровне.

– Рад, что ты это оценил. В общем, мне пришлось переговорить с главврачом и сказать, что ты мой племянник, который на скользкой дороге въехал на “Жигулях” под самосвал.

– Ага, – сказал Глеб. – Вот подполковник Курлович, например, утверждает, что от вранья у людей вырастают длинные носы, совсем как у Пиноккио.

– Он свой-то видел? – фыркнул Малахов и снова бросил быстрый взгляд на ограду.

– Видел, – сказал Глеб и тоже посмотрел на улицу сквозь прутья садовой решетки.

На улице не было ничего примечательного. Мимо, громыхая железом и отчаянно пыля, проехал самосвал, распространявший вкусный запах горячего асфальта, который черным конусом возвышался над его бортами. Над кирпичным основанием решетки виднелась грязно-голубая крыша какого-то автомобиля, припаркованного на противоположной стороне улицы, а на бронзовых наконечниках прутьев, громко переругиваясь, сидели пять или шесть воробьев.

– Видел, – повторил Глеб. – Он утверждает, что нос у него такой длинный именно из-за вранья. Вам есть над чем задуматься, Алексей Данилович.

– Чья бы корова мычала, – проворчал Малахов и опять обернулся. Ему явно не сиделось, словно садовая скамейка под ним ни с того ни с сего превратилась в раскаленную сковороду.

– Что вы вертитесь? – спросил Глеб, безмятежно глазея по сторонам и струйками выпуская дым в безоблачное небо. Видневшаяся над основанием ограды пыльная голубая крыша с жутким тарахтением тронулась с места. Глеб равнодушно проводил ее глазами и снова повернулся к Малахову. – Что вам не сидится? Начальство копчик отбило?

– Наглец, – сказал Малахов. – Тебя бы в армию, чтобы ты там интересовался у генералов состоянием их копчиков.

– Да, – согласился Глеб и, не удержавшись, добавил:

– Регулярная армия – это что-то особенное. Ну а как вообще дела?

– Дела? Да какие у нас могут быть дела… Вот о пенсии подумываю. Вчера, например, на рыбалку ездил. Есть недалеко от нашей дачи одно озерцо. Даже не озерцо, а скорее старик – в смысле старое русло. Там и окунек есть, и плотвичка, и даже щурята попадаются. И живет там, Глеб Петрович, одна старая щука. Местные божатся, что здоровенная, как бревно. Некоторые, дескать, с лодки ее видели. Черная, говорят, в прозелень, страшная… Уток, сволочь, ворует. Подплывет снизу, хвать – и на дно. И с бреднем за ней ходили, и по-всякому. Сколько она сетей порвала, это просто кошмар какой-то. Ну а я, старый дурак, заелся с местными – поймаю, мол, на спиннинг, и никаких гвоздей. Сколько уж мне жена твердила, чтобы с деревенскими не пил. Короче, проспорил я два литра, Глеб Петрович, – он снова покосился на улицу, но теперь там было совершенно пусто, только прошагали, цокая каблучками, две размалеванные девицы непонятного возраста – не то старшеклассницы, не то молодые мамаши. Малахов посмотрел им вслед, немного покряхтел и тоже закурил. – Не идет она на блесну, сволочь, – пожаловался он Глебу. – Целый день бросал, всю руку отмотал, до сих пор плечо ноет. Такая, зараза, хитрая!

– На живца надо, – посоветовал Слепой, чьи представления о рыбной ловле были весьма туманными.

– Вот и я так думаю, – согласился Малахов, сосредоточенно дымя сигаретой и глядя куда-то в сторону. – Только знаешь, какая странная штука: жалко мне его.

– Кого? – не понял Глеб.

– Да живца же. Сам не пойму, что со мной творится. Старею, что ли?

– Какие ваши годы, – рассеянно возразил Глеб. Он искоса разглядывал Малахова, который сегодня выглядел непривычно респектабельным, как будто пришел не в больницу, а на светский раут или на прием к высокому начальству. Он даже явился без своей обычной авоськи с продуктами, чему Глеб был втайне очень рад. – А живца жалеть нечего, – продолжал Слепой. – Подумаешь, одна рыбешка. Зато эта ваша разбойница перестанет уток воровать. Да и трофей, опять же, завидный. И водку свою отспорите. Рискните, Алексей Данилович.

– Думаешь, стоит?

Глеб в последний раз глубоко затянулся, бросил окурок в стоявшую поблизости урну, вынул из кармана госпитальной пижамы пачку “Мальборо” и положил ее на колени Малахову.

– Конечно стоит. А что вам еще остается? – он пожал плечами. – А сигареты, пожалуйста, подержите пока у себя.

Малахов вопросительно поднял брови.

– Отдадите, когда поймаете свою щуку, – сказал Слепой.

* * *

В переулке давно зажглись фонари, но их свет был чисто символическим: его с грехом пополам хватило бы на то, чтобы отличить мужчину от женщины, и то лишь в том случае, если бы вам посчастливилось встретиться с ними прямо под фонарем. В кругах желтоватого света можно было разглядеть лишь небольшой участок асфальта, лохматую крону ближнего дерева да кусочек высокой ограды, состоявшей из похожих на казачьи пики чугунных прутьев с бронзовыми наконечниками. Все это железо стояло на прочном фундаменте из оштукатуренного кирпича и выглядело вполне солидно, как и полагается выглядеть ограде уважаемого медицинского учреждения. Напротив в скупом свете редких фонарей поблескивала точно такая же ограда, окружавшая какой-то парк, в это время суток похожий на непролазную сказочную чащобу, в которой водится всякая нечисть. Посередине дороги тянулась двойная нитка трамвайных путей, которыми не пользовались уже лет десять. Ближе к тому месту, где переулок впадал в неширокую окраинную улицу, рельсы скрывались под асфальтом.

Было начало третьего ночи, и небо на востоке еще не начинало светлеть, когда возле чугунной ограды притормозил старый “форд-Орион”. Дальний фонарь отражался в его треснувшем лобовом стекле, как одинокая звезда, его свет сумрачно поблескивал на тронутом ржавчиной хроме переднего бампера. Фары автомобиля погасли, и через мгновение щелкнул замок дверцы.

На изрытый трещинами и выбоинами, давно нуждавшийся в ремонте асфальт бесшумно ступил одетый в темный спортивный костюм человек. На ногах у него были спортивные туфли, слишком поношенные и скромные, чтобы в них можно было появиться в обществе и прогуляться по пестрым улицам какого-нибудь курортного городка, но очень прочные, удобные и вполне пригодные для занятий любым видом спорта, кроме разве что футбола да еще фехтования, где на сетчатом металле дорожек мгновенно протирается до дыр любая обувь, помимо той, что специально предназначена для подобных занятий.