Банда 2 - Виктор Пронин

— Если, Леонард, ты еще что-то хочешь добавить, — добавь. Я охотно тебя выслушаю.

— Нет, я все сказал. Теперь твоя очередь.

— А я промолчу, — Пафнутьев улыбнулся широко, легко, освобождение. — Как говорят умные люди, несказанное слово — золотое.

— Вот и тебя, Паша, на золото потянуло. Желтый — цвет прощания, верно?

— Цвет разлуки, — поправил Пафнутьев, выходя.

Теперь, вышагивая из угла в угол, Пафнутьев не кряхтел и не стонал. Пришло чувство правоты, ощущение уверенности, холодящее, бодрящее ожидание опасности.

Да, — думал Пафнутьев, — да! Все мы сбиваемся в банды хотим того, или нет, часто даже не догадываясь, что мы уже не сами по себе, не просто так, мы уже задействованы, мобилизованы, мы уже в банде и не можем вести себя, как нам хочется, не можем поступать, ни о чем не думая. Мы в банде и должны подчиняться жестким законам банды. Даже если по простоте душевной, по глупости или самонадеянности, еще не знаем, что давно являемся членами той или иной банды, но уже изменились наши поступки, все наше поведение уже изменено и выстроено с учетом законов банды. И скажи нам кто-то, что мы в банде, что мы круты и безжалостны, что мы превыше всего ставим законы и благополучие банды... Можем даже оскорбиться, обидеться, вознегодовать. Мы живем по законам банды, даже в ней не участвуя, ее ненавидя, презирая и отвергая.

Ну, хорошо, из чувства приличия мы называем наши банды компаниями, командами, клубами... Но так ли уж важно словечко, если предполагается подчинение общим законам, общак, даже если во главе стоит не пахан, не главарь, а просто лидер — образованный, утонченный, авторитетный. И этот лидер набирает себе в команду людей по единственно важному в банде признаку — верность общим целям и готовность идти на что угодно за вожаком, за паханом, за президентом.

Но что происходит дальше — страна покрывается бандами, страна попадает под их власть. Команды у прокуроров, торгашей, артистов эстрады, банкиров, президентов и депутатов. Со своими группами охраны, группами прикрытия, с телохранителями из бывших боксеров и каратистов, со своими вышибалами денег, заказов, долгов, времени на телевидении. И постепенно, как бы мы к этому не относились, мы усваиваем бандитскую нравственность, бандитские честность, порядочность, достоинство. И забываем, забываем, а потом и отвергаем истинную честность, истинную порядочность, великодушную и снисходительную, порядочность без насилия.

Все, Павел Николаевич, все, дорогой... Хватит. А то что-то ты уж больно круто взялся за наше многострадальное общество, — Пафнутьев сел за свой стол, придвинул телефон, набрал номер.

— Гражданин Халандовский?

— Он самый, — раздался в трубке неуверенный голос.

— Гостей ждете?

— Гостям всегда рады, Паша.

— Едут к вам гости, едут.

— С ветерком? — улыбнулся Халандовский в предчувствии приятной беседы.

— С ветерком и навеселе, — решительно ответил Пафнутьев и, положив трубку, направился в угол, где на стоячей вешалке просыхал намокший под утренним дождем плащ.

* * *

Далеко Пафнутьев не ушел, не удалось ему быстро добраться до Халандовского и отвести душу после утренней нервотрепки с Анцыферовым. Едва он сбежал со ступенек прокуратуры, как навстречу ему шагнул оперативник.

— Разговор есть, Павел Николаевич, — сказал Николай, протягивая руку. — Интересный, между прочим, разговор.

— Прямо сейчас, прямо немедленно?

— Как скажете, Павел Николаевич...

— Ладно, — вздохнул Пафнутьев. Не было у него ни желания, ни сил снова возвращаться в прокуратуру. Он с тоской оглянулся на крыльцо, с которого только что спустился, посмотрел на поджидающую его машину, и, наконец, блуждающий его взор уперся в улыбающееся лицо оперативника. — Ладно, Коля... Поговорим по дороге, — он махнул рукой Андрею в машине, дескать, пойду пешком Поднял воротник плаща, сунул руки в карманы, ссутулился, сразу сделавшись похожим на несчастного, забитого жизнью служащего какой-то захудалой конторы. — Что у тебя?

— Цыбизова.

— Помню, Изольда Федоровна. Жива?

— Жива, но я не думаю, что так будет продолжаться слишком долго. За последние три года она застраховала двадцать семь машин. Из них двенадцать — наиболее престижные. «Девятки», «восьмерки», «семерки»...

— Из них угнано? — спросил Пафнутьев.

— Семь. Из двенадцати.

— Неплохой показатель А остальные машины?

— Хлам По-моему, хозяева даже мечтают, чтобы их машины угнали, чтобы получить страховку...

— Если мечтаю г, значит угонят Не угонщики, так сами Насобачились. Дурное дело нехитрое Что Цыбизова? Ты любишь ее по-прежнему?

— Гораздо меньше — Что так?

— Хахаль у нее. На черном «мерседесе». Со спутниковой связью. С баром и телевизором. С водителем и телохранителем.

— А чье тело он хранит?

— Тело хахаля.

— Как его зовут?

— Байрамов. Морда жирная, зуб золотой, улыбка до ушей, волосы в бриолине. Слышали о таком?

— Немного. Тебе за ним не угнаться.

— Да уж понял, — хмыкнул Коля, поправил клеенчатую кепочку, перепрыгнул через неглубокую лужу на тротуаре. — Розы подарил нашей красотке, целый букет. Тысяч по пятнадцать-двадцать за штуку. Специально пошел на рынок и спросил цену... Так что букет ему обошелся тысяч в двести.

— Молодец, — одобрил Байрамова Пафнутьев. — Я думал о нем хуже. А если тратит такие деньги на цветы женщине.. Хороший человек. А что Цыбизова, не обижает его, не огорчает?

— Нет, с этим у них все в порядке.

— Не мелькал ли в их компании невысокий широкоплечий парень с короткой стрижкой, в темной одежде, с неприветливым выражением лица.

— Мелькал. Его зовут Амон. Он у этого Байрамова не то охранником, не то водителем...

— Что же он так неосторожно, что же он так опрометчиво, — пробормотал Пафнутьев. — Так нельзя, дорогой.

— Вы о ком, Павел Николаевич?

— О Байрамове. Он совершенно не уважает противника, он не берет его в расчет. Это плохо. Так нельзя.

— Может быть, он и не подозревает о существовании противника?

— Да, скорее всего... Послушай, Коля... Тебе это больно, я знаю, но все-таки... У этого Байрамова с Цыбизовой... Постель? Дела? Торговля?

— По-моему, всего понемногу. И постель, и дела.

— Не ошибаешься?

— Влюбленное сердце не обманешь, — горестно Николай постучал по тому месту, где, как ему казалось, у него билось влюбленное сердце.

— Зомби у нее больше не появлялся?

— Вроде, нет.

— Сама она спокойна как и прежде? Порхает? Щебечет? С ветки на ветку?