Варька и вурдалаки - Маргарита Полякова

– Скорее всего это и происходит именно потому, что я не святоша. Понимаешь, рядом с праведниками люди чувствуют себя… не очень уютно. А я… я просто им ближе. Они знают, что я могу понять любую житейскую ситуацию, что я не стану лицемерно вздымать руки к небу, призывая на голову грешника геенну огненную… Я просто выслушаю. И помогу. Или дам совет. Но в любом случае человек не будет чувствовать себя ничтожеством. И недостойным рабом… Конечно, я никогда не хотел быть священником. И даже не старался им быть. Но в моей жизни появилась Варвара, и все изменилось. И самое смешное – уж она-то меньше всего стремилась сделать из меня священника. Наоборот. Графиня и выбрала-то меня потому, что я совершенно не походил на стандартного монаха, и только для того, чтобы от нее отвязались назойливые святоши и Хай-Ри в том числе. Она разговаривала со мной за жизнь, шутила, подтрунивала надо мной… А потом… Потом стала иногда приходить ко мне за советом. И не она одна. Окружающие люди тоже стали видеть во мне именно священника. И я постепенно стал им. Может, опять-таки, не совсем стандартным и далеким от идеала… но все-таки священником. По крайней мере я наконец начал чувствовать, что нахожусь на своем месте и занимаюсь своим делом.

– Тебе повезло, Ухрин. И твоим прихожанам повезло, что ты у них есть. Потому что даже среди священников очень редко можно встретить людей, которым можно было бы безоговорочно доверять. Настолько, чтобы, не страшась последствий, вывернуть перед ними наизнанку собственную душу. Ты знаешь, Ухрин, порой груз невеселых мыслей, мелочных страхов и мучительных сомнений слишком тяжек. Даже для меня.

– Ты мог бы исповедоваться…

– Издеваешься, да? Ты мне еще креститься посоветуй. Нет, Ухрин, таинство исповеди, как и все другие церковные обряды, мне заказано. У Тьмы есть свои законы. И они умеют быть очень жестокими. Я ведь не человек, Ухрин. И никогда не смогу им стать. Есть вещи, которых Свет не прощает даже раскаявшимся грешникам. А я, слава дьяволу, до покаяния еще не докатился.

– Жаль, – вздохнул монах. – Потому что после покаяния следует утешение.

– И чем же это ты можешь меня утешить, интересно?!

– Всегда есть что-нибудь, способное примирить нас с обстоятельствами и даровать нам любовь к жизни. Нечто, дающее вдохновение и силы. Легче переносится чужбина, проще решаются проблемы, и даже враги кажутся не такими страшными.

– И что же это за нечто? – иронично вздернул бровь Рюрик.

– Друзья, – уклонился от прямого ответа Ухрин, но, увидев, как знаменитая усмешка лэрда хамски съезжает вправо, добавил: – Или любовь.

Усмешка тут же преобразовалась в надменно-презрительную гримасу. Рюрик вызывающе вскинул голову.

– Слушай, священник, ты столько видел людей и обстоятельств… Скажи мне… Насколько можешь честно скажи… ты что, действительно веришь, что любовь способна на что бы то ни было светлое и хорошее?

– А ты в это не веришь? – осторожно поинтересовался Ухрин.

– Нет, – решительно отмел подобную идею Рюрик и, помолчав, тихо добавил: – Потому что любовь – это самая страшная вещь на свете. Она делает человека чудовищем. А я и так уже чудовище, Ухрин.

Черт вытряхнул из пачки сигаретку, прикурил, и услужливое воображение тут же нарисовало ему образ феерической графини. Рюрик погрузился в приятные воспоминания и невольно хмыкнул. Кто бы мог подумать, что в постели с Варварой ему будет настолько хорошо. Хотя, конечно, то, что графиня интересная дама, Рюрик заметил задолго до того, как оказался с ней в одной постели. И лэрд даже точно мог сказать когда именно – в тот самый день, когда, похитив ее по заказу девиц де Крус, решил объявить Варвару хозяйкой бала и надеть на нее фамильные бриллианты. Во всяком случае, застегивая на ее шее колье, Рюрик думал вовсе не о том, как на это Охрим отреагирует. А о том, как графиня будет выглядеть, если с нее все, кроме этих самых бриллиантов, снять. Впрочем… не менее фривольные идеи возникали у лэрда и после достопамятного бала. Сколько раз Варвара буквально заворачивала его с порога своей спальни? Сколько раз отводила взгляд и настырно делала вид, что не замечает его подначек? Интересно, если бы он наконец просто не пошел на абордаж, сколько еще времени все это могло бы продолжаться? И чем бы это закончилось? Наверняка ничем хорошим. Да, конечно, по меркам Света их роман не выдерживал никакой критики, но если бы они продолжили сопротивляться взаимным чувствам, было бы еще хуже. Настороженность, подозрительность, обязанность следить за собственными словами и жестами, необходимость себя одергивать… подобное постоянное напряжение их бы вконец вымотало! Они просто истрепали бы друг другу нервы! И не факт, что их дружба это пережила бы. Не факт. А терять Варвару Рюрику совершенно не хотелось. Ни тогда, ни тем более сейчас.

Черт смял окурок и отбросил его в сторону. Однажды он Варвару уже чуть было не потерял. И испытать такое еще раз Рюрику совершенно не улыбалось. Перед его глазами слишком живо стояло воспоминание об арбалетной стреле, прервавшей на какое-то время жизнь графини. Да, конечно, все закончилось благополучно… но теперь, скользя по Варькиной спине, пальцы черта невольно находили маленький круглый шрам от арбалетного болта. И его память моментально возвращалась в прошлое. В те самые несколько страшных секунд, на которые Рюрик поверил в то, что навсегда потерял Варьку.

Лэрд поежился и хмуро глянул на небо. Оно по-прежнему было далеким. И холодным. И не баловало людей чудесами. Именно поэтому Варькину жизнь пришлось спасать Охриму. Правда, под угрозой оружия. Рюрик устало прикрыл глаза. Охрим все равно отыгрался, взяв в качестве платы его титул и замок. У черта не осталось ни прежней власти, ни былых возможностей. Ему придется все начинать сначала. С нуля. Однако Рюрика это мало пугало. По крайней мере пока. Чего стоит благополучие в мире, открытом для вурдалаков? Чего стоят все его замки и титулы, если он может не вернуться завтра с поля боя? Чего стоит все это разделение на Свет и Тьму, если он спокойно может сидеть у одного костра с монахом и мирно беседовать о жизни? Если Ухрин вместо того, чтобы осенять черта крестом, воюет на одной с ним стороне? Ни хрена все это ничего не стоит. И ничего не значит. А потому… потому Рюрик будет жить так, как ему нравится. И столько, сколько позволит ему судьба.

Наверное, Ухрин мог бы возразить черту. Наверное. Однако никакого желания ни окликать Рюрика, ни пробовать его разговорить у монаха не было. Какая разница, кто прав, а кто виноват? Какой смысл вести бессмысленные споры о смысле жизни и суетности бытия, если завтра все это может для них закончиться? Навсегда. Нет, Ухрин не собирался читать Рюрику моралей. Он просто наблюдал, как на лице черта сменяются различные выражения – от человечно-теплого до надменно-жесткого. Видимо, черту действительно было нелегко. Очень. И груз сомнений, мыслей и тревог действительно был тяжек. Однако ни помощи, ни поддержки, ни (тем более) сочувствия Рюрик не просил. И никогда не принял бы. И плевать он хотел на то, что гордыня – это смертный грех! Черт вздернет голову, надменно улыбнется и даже не поведет бровью, принимая очередной удар. Ухрин знал это. И именно поэтому молчал. Молчал до тех пор, пока полоска горизонта не посветлела, заставив Рюрика решительно подняться.