Близнецы - Тесса де Лоо

— Пусть спускаются. Это была всего лишь бомба. А где водка?

В один присест осушив стакан, он рассказал, что после разрыва шальной бомбы в соседней усадьбе восемнадцатого века образовался глубокий кратер. Классическое крыльцо с колоннами протаранило зал; хозяйку дома, подошедшую к окну, чтобы посмотреть, откуда шум, увезли в больницу с полными стекол глазами.

Жизнь сводилась к выживанию — все учащающиеся грабительские набеги в целях добычи пропитания принимали порой демонический характер. Подобно коробейникам, Лотта, Йет и Мари ходили с фермы на ферму, предлагая постельное белье, кольца, жемчужные ожерелья, часы и броши. От голода кружилась голова. На одной из оград висела табличка: «Воды не даем». За ними погналась собака. Где-то молотили — зрители поневоле терпеливо ждали: а вдруг упадет несколько зернышек? Отвратительный северный ветер проносился по замерзшим пашням, в каналах и рвах трещал лед. Около дамбы Афслейтдайк дорога проходила через немецкий пост. Дабы утешить плетущиеся мимо голодные орды обещанием лучшего мира, мира изобилия, военные выставили на улицу стол и демонстративно сидели за дымящимися тарелками, до краев наполненными картофельным пюре и колбасой. Форма на их животах трещала по швам. У Лотты не было даже слюны, чтобы сглотнуть, глядя на это зрелище. Путем неимоверно сложного психологического маневра она превратила возгоревшееся чувство ненависти в презрение, которое легче переносилось на голодный желудок.

Среди крестьян попадались и милосердные. Они делились с прохожими едой и питьем и клали в стойла мешки с соломой. Самые циничные по ночам бдели и обворовывали своих прикорнувших братьев по несчастью. Лотта привыкла спать головой на завернутых в свитер украшениях. Уже почти потеряв всякую надежду, они брели назад, как вдруг жена какого-то крестьянина в Беймстере набила их мешки картошкой, ничего не взяв взамен. Возвратиться домой с добычей — вот тот единственный триумф на земле, которого еще можно было достичь. В Амстердаме они на пароме перебрались через залив Ай, над которым висел густой промозглый туман. Внезапно появившиеся штурмовики принялись обыскивать багаж пассажиров. Йет и Лотта забились в угол — вместе с картошкой у них отнимут и души. У ограды стоял мальчик лет восьми: поношенные брюки на нем болтались, а на выразительном старческом лице под кепкой лежала печать отрешенности. Содержимое его тележки было накрыто брезентом. Приближающаяся проверка, казалось, ничуть его не волновала. Он не отрываясь смотрел на воду, над которой пронзительно кричали чайки. Даже когда двое мужчин в униформах недвусмысленно пристроились рядом с ним, он не обернулся.

— Эй, любезный, — иронично сказал один из них, — не поднимешь ли свой брезент? Мы хотим проверить твой груз.

Мальчик не реагировал, отрешенно глядя перед собой.

— Похоже, он глуховат!

Они теряли терпение.

— Подними брезент!

Ярость сжимала Лотте горло. Ей так и хотелось закричать: «Оставьте ребенка в покое!» Но картошка отняла дар речи.

— Живо! Делай, что тебе говорят, оболтус!

Мальчик с трудом нагнулся вперед. Из обтрепанного рукава показалось тонкое запястье, когда он взялся за конец брезента и театрально его отогнул. Под ним, согнув ноги, лежал изможденный покойник с полыми глазницами и оттопыренными ушами на костлявом черепе. Его тело было странно изогнуто, как если бы было сломано пополам.

— Кто это?.. — спросил проверяющий, тщетно пытавшийся превратить свой вопрос в приказ.

— Мой отец, — безразлично сказал мальчик. Он снова укрыл труп брезентом и уставился на воду. Лотте вспомнились отрывки из «Лесного царя»,[93]только отец и сын поменялись местами: «…ездок запоздалый, с ним сын молодой… в руках его мертвый младенец лежал…».[94]

Спустя неделю пошел снег. Невзгоды опушились девственной белизной; с воздуха казалось, что благодаря снегу оккупированный север соединился с освобожденным югом. Чугунная печка в мастерской, растапливаемая сырым хворостом, распространяла скорее черный дым, нежели тепло. Лихорадочно щурясь сквозь закоптелые очки, Эрнст пытался удержать доску посиневшими от холода пальцами.

— Между прочим, у меня дома в Утрехте еще лежат мешки с углем, — ворчал он.

Лотта предложила их забрать; убежденный в ее несокрушимости, он не возражал. Она отправилась в путь, пробираясь со своим велосипедом сквозь сугробы и изредка останавливаясь, чтобы сделать глоток свекольного пюре, которое мать дала ей в дорогу. Время от времени шел снег, она продвигалась медленно, крохотные снежинки обжигали лицо. Наклонившись вперед, она толкала тяжелый велосипед, мысленно стремясь лишь к сияющему на горизонте лучистому углю, который уже сейчас согревал душу. Вне угля была лишь белая пустота и абсолютное одиночество. Руки и ноги окоченели; по задубелым конечностям холод пробирался внутрь, вызывая приятную истому. Она понятия не имела, сколько уже прошла и сколько еще осталось. Всякое представление о времени растворялось в абстракции вездесущей белизны — ее охватил благостный покой. Ботинки облепили снежные комья. Невозможно было устоять перед соблазном передохнуть под деревом с белыми, как на негативе, ветками. Лотта прислонила велосипед к стволу и опустилась в снег, как на мягкую перину, Голова шла кругом, мысли путались. Все противоречия и парадоксы растворялись в ватном ничто; она смутно припомнила похожее чувство из давнего прошлого, когда провалилась под лед и какие-то секунды растянулись до размеров вечности. Она забыла, что у нее есть тело. Шепот падающего снега… это была последняя мысль Лотты перед тем, как она предалась беспощадному, восхитительному забвению.

— Пошли… останешься лежать — умрешь…

Кто-то грубо тянул ее за руку — назад, в реальность. Снег соскользнул с нее. Она была слишком слаба, чтобы сопротивляться. Ей в руки всунули велосипед.

— Я пойду с тобой…

Она шагала, как заводная механическая кукла, в сопровождении мужчины в длинном черном пальто и в заснеженной шляпе. Он тяжело дышал — единственно живой звук на их пути. Он ничего не спрашивал, не рассказывал, ограничиваясь лишь краткими понуканиями, когда она замедляла шаг: «Вперед, вперед…» Ей почудилось, что она на пороге какого-то важного воспоминания, но не могла пробиться к нему сквозь усталость. Уже стемнело, когда замаячил город; по пустынным улицам они потащились к центру. На рыбном рынке он внезапно с ней простился, сняв шляпу, с которой посыпался снег, и вновь в голове закопошилась тень воспоминания, когда он скрылся в темном переулке.

Только сейчас до нее дошло, что тот, кого она провожала взглядом, спас ей жизнь. Подобно deus ex machine, он возник ниоткуда и опять исчез, словно был просто галлюцинацией. Снег прекратился. Город выглядел вымершим — за исключением нескольких трупов, покоящихся в снегу у стены; голод оставил отчетливые следы на их осунувшихся лицах. Потрясенная хозяйка впустила ее в дом. Комнаты Гудриана были по-прежнему нетронуты, вещи — в первую очередь книги о скрипичном деле и семейные портреты — ждали его возвращения. Лотта разглядывала их и потихоньку согревалась. В интерьере не хватало лишь угля. Хозяйка, содержавшая в чистоте его комнаты, выдала себя утрированным отрицанием. Уголь? Нет, если бы здесь был уголь, я бы уж точно знала. Лотта не могла ничего доказать; добрав со дна кастрюльки остатки свекольного пюре, она забралась в его узкую холодную постель.