Осколки - Александра Эльданова

Викторовна, а фотографии есть где Сережа маленький?

— Есть. Чай попьем и покажу.

* * *

С Георгием Борисовичем я столкнулась вечером на кухне. В его планы общение со мной явно не входило, я это поняла по раздраженному выражению лица.

— Не волнуйтесь, я утром уеду.

— Кто вам сказал, что я волнуюсь? Таня хочет с вами общаться — ради бога.

Наверное, в другое время я бы промолчала. Опустила глаза и извинилась, но что-то поменялось.

— Я знаю, что что бы я сейчас не сказала и не сделал, это не подействует. Я в ваших глазах легкомысленная дурочка, которая чуть не свела вашего сына в могилу. Справедливо, не могу с этим спорить. И я каждый день себя за это виню. И весь этот месяц я борюсь, чтобы хоть как-то сдвинуть дело с мертвой точки.

— Рано или поздно вам это надоест.

— Вы фаталист или пессимист? — спросила я, пытаясь не раздражаться, — Откуда такая уверенность?

— Вы кого-нибудь хоронили? — вдруг спросил он.

— Да. Отца.

— Родители должны умирать раньше детей, это нормально.

— Я понимаю, что вы пытаетесь меня задеть, обесценить мои слова, видимо, такая у вас защита. Обижаться не стану. Откровенно говоря, у меня вообще нет цели с вами подружиться, Георгий Борисыч.

— А зачем же вы тогда приехали? — он так подчеркивал это «вы», будто оно было оскорблением.

Я устало вздохнула — ну почему им всем нужно объяснять, а?

— Мне искренне жаль Татьяну Викторовну — ей сейчас плохо, а вы ее почти не поддерживаете. А ещё из-за Сергея.

— Боитесь, что он вас бросит, если не станете нам помогать? Если вообще очнется, конечно.

— Из уважения.

— О, как.

— Думайте, что хотите, — бессмысленный спор меня утомлял, — Но я его люблю. И не брошу.

— Любого?

— Любого. Я понимаю, что Сергей может очнутся другим человеком. Но он все равно мне нужен. А вот вы похоронили живого сына, как вам жить с этим?

Продолжать смысла не было, и я вышла из кухни. Действительно, как живет человек, который похоронил живого ребенка? Неужели совсем не надеется? Или это такая защитная реакция, а? Я вот собралась и цепляюсь за Сережин мир, пытаясь его сохранить, а Георгий Борисович просто надежду потерял уже? Нет, все равно я этого не пойму, это где-то за гранью.

* * *

Пасмурное осеннее утро. Туманно, сыро и холодно. Я вышла пораньше, чтобы дойти до цветочного. Видела тут на углу, надеюсь, он открыт.

Еще с порога мой взгляд упал на темно-бордовые крупные георгины. Я уже собиралась попросить собрать мне из них букет, как вдруг меня словно толкнул кто-то и я увидела снежно-белые орхидеи.

— Свежие, стоять долго будут, — пообещала цветочница. Или правильно — флорист?

— Давайте их. Двенадцать.

Девушка перестала улыбаться, кивнула и стала собирать цветы.

Вернувшись, я убрала букет на заднее сидение — час без воды должен пролежать.

— Саша, может, хоть позавтракаете? — спустилась с крыльца Татьяна Викторовна. Я попросила ее собраться, когда ушла за цветами.

— Спасибо, не хочется. Давайте съездим, пока пробок нет, — по привычке сказала я.

— Какие у нас пробки, Саша, — Сережина мама улыбнулась, но в машину села.

Не то, чтоб я хотела побыстрее всё закончить и уехать, просто лишний раз пересекаться с Георгием Борисычем мне не очень хотелось. В конце концов, мне действительно не обязательно с ним дружить.

— Раньше со мной Сережа ездил, — вздохнула Татьяна Викторовна, — когда мы выехали на дорогу ведущую загород, — Гера кладбища не любит и ездит один, без нас, а Сережа Насти и памятник поставил и катается со мной каждый год…

— Он почти про Настю не рассказывал.

— Больно ему. У них хорошие отношения были, они дружили, поддерживали друг дружку. Семь лет большая разница — Настюша в первый класс пошла, Сережка школу заканчивал почти, что вот у них общего, да? А он ее с продленки забирал, уроки делал — мы ведь работали оба. Потом она к нему на концерты бегала, подружек таскала с собой. Сережка шутил, что половину зала Настя приводит.

— Теперь я понимаю, почему он с детьми так легко общий язык находит.

— Серёжка семейный очень. По нему не скажешь, но мне кажется, что последние несколько лет ему очень хочется, что называется, остепенится. Я рада, что он вас встретил, Саша. Вы с ним… нет, не похожи, просто смотрите в одном направлении.

— Мне бы очень хотелось, чтоб так было.

— Честно сказать, Саша, мне тоже. Как-то мы с вами за этот месяц сроднились. Вот здесь налево и как раз ворота будут.

Припарковавшись у высоких кладбищенских ворот, я достала с заднего сидения букет.

— Сережа сказал? — спросила Татьяна Викторовна, увидев букет.

— Нет, я случайно купила. А что-то не так?

— Орхидеи Настюшины любимые. Она их выращивала.

— Угадала значит.

Ага, угадала. Скорее, подсказал кто-то. Снова чертовщина.

Кладбище было небольшим и аккуратным. Мы шли по асфальтовой дорожке — она тут была одна и, видимо, считалась главной.

— Место у Насти хорошее, — тихо сказала Татьяна Викторовна, открывая калитку кованной оградки, — и от входа недалеко и спокойно.

Я зашла следом и замерла. С мрамора на меня смотрела девушка.

— Сережины глаза, — вырвалось у меня.

— Да, они очень похожи. И взгляд этот внимательный одинаковый. Это в Геру, от меня детям мало что досталось.

— Фотография такая… живая. До мурашек.

— Сережа выбирал. Мы в годовщину еще не смирились, это он все — памятник, фотографию, яблоню посадил. Любимая сестра. Он так переживал, что не успел Настю к