Азъ есмь Софья. Сестра - Галина Гончарова

А тем временем и остальные дела делались.

Ордин-Нащокин бросился царю в ноги, умоляя признать внука. Алексей Михайлович сильно рассердился на блуд без благословения, но потом чуть успокоился. Как говорится – а кто не грешен?

А если ребенка мужчина признать хочет… а мать где?

Нет матери?

Жалость какая…

Опытный дипломат, Ордин-Нащокин извернулся так, что было непонятно, жива мать или нет, но общее впечатление создавалось в пользу чуть ли не дворовой девки, на которой жениться уж никак невместно. А вот дитя признать – вполне богоугодно. Не должен род пресечься, никак не должен!

Так что малыша крестили Романом Ординым-Нащокиным и порадовались. Анна вообще расцвела, все-таки родное чадо…

Татьяна не удержалась, конечно, так что Софья однажды стала свидетельницей сестринского разговора «по душам».

Она не подслушивала, боже упаси. Она – осведомлялась. А в данном случае – когда все спали, направилась к царевне Анне, поговорить с ней. И…

– …в уме ли ты, сестрица? Да на тебя поглядеть – слепому все видно будет.

– Я никогда счастлива так не была. Танечка, родная, помолись за меня!

– За что молиться? За жизнь вашу в грехе?

Помолчи, тетя! Не говори про брак!!! – что есть силы взмолилась про себя Софья. – Господи, помоги!!!

То ли день был удачный, то ли молитвы ребенка имели силу, но…

– Танюша, пусть ворованный, пусть час, но мой! Мой он! Ведь мы все пустоцветы… а если б ты знала, какое это счастье! Когда любишь, когда любима…

– Мне такого не выпало!

– Так ведь все от тебя зависит! Ты красавица и умница! Только плечом поведи, глазом мигни!

– Я царская дочь, мне что – с конюхами по кустам валяться?

А подтекстом – как ты, сестрица…

Анна тоже лицом в грязь не ударила.

– Когда полюбишь – и конюх для тебя королевичем будет, знаю, что недостойному ты сердце не отдашь. А без любви, хоть бы и королевич заморский, а все будет хуже последнего конюха.

Кажется, попала не в бровь, а в глаз. Татьяна пригорюнилась.

– Ох, сестрица, а есть ли та любовь…

– Есть. Только верь мне.

Софья потихоньку отползла от двери. Теперь надо удвоить присмотр за Татьяной. А, ладно. Лишний повод потренировать девчонок.

* * *

Спустя месяц состоялись испытания самого примитивного гелиографа.

Не того, конечно, который использовался для съемок, а самого простого. Металлической пластины, способной передавать световые сигналы. Делалось все очень просто, благо день был ясный.

Алексей Михайлович написал записку, потом верховой отнес ее к ребятам у гелиографа – и те принялись сигналить.

Алексей Алексеевич, бледный от волнений, принялся расшифровывать примитивную азбуку Морзе. А что тут еще лучше придумаешь?

– Точка… тире… еще две точки…

Алексей Михайлович смотрел чуть насмешливо, шушукались бояре, Софья, сидящая в возке – а вдруг кто увидит! – вместе с двумя царевнами переживала за брата.

Но вскоре лицо мальчишки прояснилось.

– Пригодно ли сие изобретение для целей воинских?

Алексей Михайлович только головой покачал. Вот именно этот вопрос и был в записке. А сын улыбнулся, широко и открыто.

– Не всегда, батюшка, но пригодно. Мы таковыми сигналами многое сказать можем, а враг и не поймет сразу.

– Хорошая придумка, сыне… А еще для чего она гожа?

– Кораблям можно так же общаться. Сообщения передавать… да мало ли! Не всегда ж можно гонца послать. А тревогу просигналить всяко проще…

– А дорога ли придумка?

При виде обычной блестящей металлической пластины царь только головой покачал.

– Вроде бы и недорого… обдумать надо.

Алексей сразу нахмурился. Что это такое – обдумать, он уже знал. Считай, представить на рассмотрение боярской думе, а там и получше проекты потонут без следа. Им-то невыгодно, если своровать не получается! Но и ругаться не стал.

– Батюшка, письмо у меня. Донской казак Степан Разин челом тебе бьет.

– И чего он желает?

– Пишет он, что брата его сказнили смертью лютой – невиновного.

– Вот как? И кто?

– Воевода твой. Юрий Долгоруков…

– Юрия я знаю, сыне. Просто так никого он не казнил бы…

– А он и не просто так, батюшка. Позволишь ли рассказать, что мне ведомо?

– Позволю, сыне. Только не здесь и не сейчас…

Алексей Алексеевич кивнул – мол, подожду. А царь с умилением поглядел на белобрысую макушку сына.

Умница растет.

Наследник…

Государь всея земли православной.

* * *

Разговор с отцом вышел у Алексея нелегким. Хоть и были рядом Софья, Анна и Татьяна, последнее время начавшая симпатизировать казакам, но основная нагрузка упала на плечи мальчишки.

Вечером, поздно, когда удалились все остальные, когда Лешка посмотрел на отца и попросил разрешения тетушкам да сестренке остаться – мол, у меня от них секретов нет, Алексей Михайлович кивнул и пригласил ребенка в свой кабинет.

Красивый, весь в золоте… Лешка не мог не оценить, насколько у него удобнее.

Золота нет, так оно и не надобно, и оружие дорогое по стенам не развешано, так и на кой оно в кабинете? Перья саблей точить?

Зато у него все просто, полки вдоль стен, на них свитки и книги, все по делу, ничего лишнего нет, но нет и ненужного. Стол только великоват, но это на вырост.

– Когда-нибудь все твое будет, сынок… – неправильно понял интерес сына Тишайший.

– Тятенька, проживи еще сто лет! – тут же отреагировал мальчишка. – Чем позже я шапку Мономахову надену, тем больше поживу спокойно.

Тишайший только усмехнулся. Не без того, ой, не без того…

– Умен ты, сынок, не по годам. В Кремль обратно не хочешь?

– Нет, батюшка. Здесь уж ты бояр гоняй, а я у себя в школе буду тебе помощников растить.

– Мне ли? А то и себе?

– Земле православной, государь. Ей, родине-матушке, и только ей. А то ведь кого ни возьми, никто Руси не служит, всяк себе урвать пытается. Дедушка мой, Милославский, сколько раз бит был, народом ненавидим, а все хапает, словно на тот свет с собой унести собрался.

– Да-а, сынок, мне бы в твои годы так рассуждать. А об Илье ты зря так, он человек полезный…

Чего стоило Алексею проглотить ехидное: «Не все то полезно, что в душу полезло», – только он знал. Но проглотил и невинно улыбнулся.