Доктрина шока - Наоми Кляйн

По своей сути такое освобождение от всех ограничений и есть экономика чикагской школы (которую также называют неолиберализмом, а в США — неоконсерватизмом): это не какое-то новое изобретение, но капитализм, лишенный кейнсианских атрибутов, капитализм в монополистической стадии, система, которая сама себя освободила, — и теперь ей не нужно бороться за потребителей, она вправе быть антисоциальной, антидемократической и хамской, если того пожелает. Пока существовал коммунизм, действовало и джентльменское соглашение, дозволявшее жить кейнсианству; когда же эта система рухнула, настало время избавиться от любых компромиссов и осуществить заветную мечту Фридмана, которую тот сформулировал уже полстолетия назад.

В этом истинный смысл ярких слов Фукуямы о «конце истории» на лекции в Чикагском университете в 1989 году: на самом деле они не означали, что в мире не осталось других идей, но с падением коммунизма не осталось идей, достаточно сильных для сохранения прежнего соревнования.

Поэтому когда Сакс увидел в распаде Советского Союза освобождение от авторитарного режима и был готов засуча рукава оказывать помощь, его коллеги по чикагской школе увидели тут иную свободу — освобождение от кейнсианства и благотворительности, которой занимались люди типа Джефри Сакса. С этой точки зрения невмешательство, которое так возмутило Сакса по поводу России, вовсе не было «чистой ленью», но «чистым» капитализмом в действии: пусть будет, как будет, ничего не надо делать. Но ответственные люди, которые и пальцем не пошевельнули, чтобы помочь России, такие как Дик Чейни, министр обороны в кабинете Буша-старшего, Лоренс Саммерс, заместитель министра финансов, Стенли Фишер из МВФ, на самом деле не бездействовали — они работали, применяли идеологию чикагской школы в чистом виде, предоставив рынок самому себе. Россия в большей мере, нежели Чили, была практическим осуществлением этой идеологии, предвестником ситуации: «стань богатым или умри», которую те же люди создали в Ираке.

Новые хозяева игры показали себя 13 января 1993 года в Вашингтоне. Они собрались на небольшую, но важную встречу на 10-м этаже конференц-зала Центра Карнеги, в семи минутах езды от Белого дома и на расстоянии брошенного камня от центральных офисов МВФ и Всемирного банка. Джон Уилльямсон, известный экономист, который определял политику как банка, так и фонда, устроил историческую встречу племени неолибералов. Там собрался передовой отряд «технократов», которые возглавляли кампанию по распространению чикагской доктрины по всему миру. Среди приглашенных были бывшие и нынешние министры финансов Испании, Бразилии и Польши, директора центральных банков Турции и Перу, глава администрации президента Мексики и бывший президент Панамы. Там присутствовали также старый друг и герой Сакса Лешек Бальцерович, автор программы шоковой терапии в Польше, и гарвардский коллега Сакса Дэни Родрик, экономист, который доказал, что каждая страна, согласившаяся на неолиберальную перестройку, находилась в глубоком кризисе. Там была Энн Крюгер, в будущем первый заместитель директора МВФ, а Хосе Пиньера, любимый министр Пиночета, хотя не смог приехать, потому что занимался президентскими выборами в Чили, послал собравшимся приветствие. Сакс, который на тот момент был советником Ельцина, должен был произнести на этом собрании программную речь.

На протяжении всего дня участники конференции наслаждались любимым занятием экономистов — разрабатывали стратегии, позволяющие заставить упрямых политиков пойти на меры, не пользующиеся поддержкой избирателей. Как быстро после выборов следует проводить шоковую терапию? Не являются ли тут левоцентристские партии более эффективными, чем правые, потому что атака левых неожиданнее? Что лучше: предупредить население или взять его врасплох посредством «вуду-политики»? Хотя конференция носила название «Политическая экономика реформ» — как будто бы такое название специально придумали, чтобы не привлекать интереса СМИ, — один участник пошутил, что на самом деле речь там шла о «макиавеллиевской экономике».

Сакс слушал эти разговоры несколько часов, а после обеда вышел на сцену, чтобы произнести речь с характерным названием «Жизнь в кабинете экономической скорой помощи». Он был заметно возбужден. Собравшиеся тоже жаждали услышать речь своего кумира, человека, который передал огонь шоковой терапии демократической эпохе. Но Сакс не был настроен выслушивать хвалу в свой адрес. Вместо этого, как он потом мне сказал, хотел объяснить этому собранию могущественных людей всю серьезность происходящего в России.

Он напомнил аудитории о помощи, оказанной Европе и Японии после Второй мировой войны, которая «сыграла жизненно важную роль в последующих удивительных достижениях Японии». Он рассказал об одном письме от аналитика из фонда Heritage — из самого центра фридманизма, — который «горячо верит в российские реформы, но сомневается в необходимости иностранной помощи для России». «Это распространенная точка зрения идеологов свободного рынка, — продолжал Сакс, — к которым и я принадлежу. Она кажется верной, но на самом деле это ошибка. Рынок не способен справиться с проблемами в одиночку; международная помощь тут крайне важна». Одержимость идеей невмешательства государства в экономику привела к катастрофе в России, где, сказал он, «у реформаторов, какими бы смелыми, блестящими и удачливыми они ни были, ничего не может получиться без объемной помощи извне... так что мы практически упустили великую историческую возможность».

Конечно, Сакс получил причитающиеся ему аплодисменты, но в целом прием был достаточно холодным. Почему он выступает за социальные расходы? Ведь собравшиеся чувствовали себя крестоносцами, которые должны разрушить «Новый курс», а не создавать нечто подобное. По ходу конференции ни один из участников не поддержал Сакса, а многие выступили с его критикой.

Как сказал Сакс, выступая на конференции, он хотел «объяснить, что такое настоящий кризис... заразить слушателей ощущением неотложности его решения». По его мнению, люди, составляющие программы в Вашингтоне, часто «не понимают, что такое экономический хаос. Они не понимают, какое он порождает смятение». Он хотел указать им на то, что «есть своя динамика, когда ситуация все больше и больше становится неуправляемой, пока не появляются новые бедствия, пока не приходит Гитлер, облеченный властью, пока не начинается гражданская война, массовый голод и тому подобное... Это ситуация неотложной помощи, потому что нестабильность имеет тенденцию расти, а не возвращаться к состоянию равновесия».

На мой взгляд, Сакс недооценивал аудиторию. Участники конференции прекрасно знали теорию кризисов Фридмана, и многие из них использовали ее на практике в своих странах. Многие прекрасно понимали, какими бедствиями и беспорядками чревата экономическая катастрофа, но Россия преподала им совсем другой урок — мучительная и хаотичная политическая ситуация вынудила Ельцина быстро распродать богатства государства, — а это им казалось однозначно положительным исходом.

Джон Уилльямсон, ведущий конференции, постарался вернуть дискуссию в русло прагматики. Хотя Сакс стал звездой на этой встрече, подлинным гуру для собравшихся был Уилльямсон. Этот лысеющий и нетелегеничный, а также шокирующе неполиткорректный человек придумал термин «вашингтонский консенсус» — спорное выражение, вероятно, чаще любого прочего употребляемое современными экономистами. Он прославился как организатор жестко структурированных закрытых конференций и семинаров, посвященных одной из его гипотез. У этой январской конференции была четкая программа: Уилльямсон хотел проверить раз и навсегда «кризисную гипотезу», как он ее называл.