Грозовой Перевал - Эмилия Бронте

— Боюсь, сэр, лишь праздный каприз, — был мой ответ. — Или, может быть, праздный каприз гонит меня отсюда. На той неделе я отбываю в Лондон; и должен вас предуведомить, что я не собираюсь удерживать за собою Скворцы сверх годичного срока, на который мы с вами договаривались. Думаю, я больше здесь жить не буду.

— О, в самом деле! Вам наскучило ваше добровольное изгнание, да? — сказал он. — Но если вы пришли выговорить, чтобы вас освободили от платы за дом, в котором не будете проживать, то вы напрасно прогулялись: взыскивая долги, я никому не делаю послаблений.

— Я ничего не пришел выговаривать! — вскричал я, порядком раздраженный. — Если угодно, я могу рассчитаться с вами хоть сейчас. — И я достал из кармана чековую книжку.

— Нет, нет, — ответил он хладнокровно, — вы оставляете достаточно добра, чтобы покрыть долг, если и не вернетесь. Я вас не тороплю. Садитесь и отобедайте с нами; когда знаешь, что гость наверняка не зачастит, почему не оказать ему радушный прием? Кэтрин, соберите к столу; куда вы пропали?

Кэтрин появилась опять, неся на подносе ножи и вилки.

— Вы можете пообедать с Джозефом, — пробурчал Хитклиф. — Сидите на кухне, пока гость не уйдет.

Она исполнила его распоряжение очень точно — может быть, у нее не было соблазна нарушить его. Живя среди мужланов и мизантропов, она едва ли была способна оценить людей более приятных, когда встречалась с такими.

С мистером Хитклифом, мрачным и неразговорчивым, — по одну руку, и с Гэртоном, безнадежно немым, — по другую, я отобедал не слишком весело и вскоре попрощался. Я хотел выйти через кухню, чтобы взглянуть напоследок на Кэтрин и досадить старому Джозефу; но Гэртону приказали привести моего коня, и хозяин дома сам проводил меня до порога, так что я не получил возможности осуществить свое желание.

«Как уныло проходит жизнь в этом доме! — размышлял я, пустив вскачь коня. — Сказкой наяву, лучше — живой романтикой стала бы действительность для миссис Линтон Хитклиф, если бы мы с нею вздумали соединиться, как желала того ее добрая няня, и вместе окунулись бы в волнующую атмосферу города!»

1802. В сентябре этого года я был приглашен на север опустошать поля одного моего друга, и, совершая путешествие к его местожительству, я неожиданно оказался в пятнадцати милях от Гиммертона. Конюх на заезжем дворе поил из ведра моих лошадей, когда мимо прокатил воз, груженный зеленым свежескошенным сеном, и конюх сказал:

— Из Гиммертона, поди! У них там всегда покос на три недели позже, чем у людей.

— Гиммертон! — подхватил я; моя жизнь в тех местах уже превратилась для меня в смутный сон. — Как же, знаю! Это далеко отсюда?

— Миль четырнадцать будет, по горушкам, по бездорожью, — отвечал он.

Что-то вдруг толкнуло меня навестить Скворцы. Еще не перевалило за полдень, и мне подумалось: чем заезжать в гостиницу, я могу переночевать под собственным кровом. К тому же стоило потратить день на устройство своих дел с домохозяином и таким образом избавить себя от труда нарочно приезжать опять в эти края. Передохнув немного, я отрядил своего слугу, чтоб он расспросил, как проехать в ту деревню; и, сильно истомив наших лошадей, мы за три часа кое-как одолели эти четырнадцать миль.

Слугу я оставил в деревне и двинулся дальше один вниз по лощине. Серая церковка показалась мне еще серее, нелюдимое кладбище еще нелюдимей. Я видел, как овцы, забредшие с поля, щипали невысокую траву на могилах. День был ясный, жаркий — слишком жаркий для путешествия; но жара не мешала мне любоваться восхитительной картиной подо мной и надо мной; если б я увидел ее ближе к августу, она, наверно, соблазнила бы меня провести здесь месяц в уединении. Зимой ничего не может быть печальней, летом ничего очаровательней этих ложбин, запертых в холмах, и этих гордых, одетых вереском круч.

Я добрался до Мызы засветло и постучал в дверь; все домочадцы удалились в задние пристройки, рассудил я, приметив одинокий голубой дымок, тонким завитком висевший над кухней, и не услышали стука. Я проехал во двор. Под навесом крыльца сидела девочка лет девяти-десяти и вязала, а на ступеньках, сгорбившись, задумчиво покуривала трубку престарелая женщина.

— Миссис Дин дома? — спросил я старуху.

— Миссис Дин? Нет! — ответила та. — Она тут не живет; она живет там, наверху, на Перевале.

— Значит, вы тут за ключницу? — продолжал я.

— Да, я присматриваю за домом, — был ответ.

— Отлично. Я — мистер Локвуд, хозяин. Скажите, тут найдутся комнаты, где я мог бы расположиться? Я хочу здесь переночевать.

— Хозяин! — вскричала она, пораженная. — Как же так? Кто же знал, что вы приедете? Хоть бы словом известили наперед! Тут нет ничего — ни сухого угла, ни места пристойного…

Она засуетилась, отшвырнула трубку, бросилась в дом; девочка побежала за ней, а следом прошел и я. Убедившись вскоре, что мне сказали истинную правду и что старуха вдобавок чуть с ума не своротила от моего неожиданного приезда, я стал ее успокаивать: я, мол, пойду прогуляюсь, а она тем часом пускай приготовит мне уголок в гостиной, где бы мне поужинать, да спальню, где я мог бы выспаться; ни мести, ни пыль вытирать не нужно, — был бы только жаркий огонь и сухие простыни. Она, казалось, рада была всячески стараться, хоть и сунула сгоряча в камин половую щетку вместо кочерги и так же не по назначению пустила в ход другие атрибуты своего ремесла; все же я удалился, поверив, что ее усердие обеспечит мне к возвращению место для отдыха. Целью затеянной мною прогулки был Грозовой Перевал. Но, крепкий задним умом, я, едва выйдя со двора, тут же вернулся.

— На Перевале все благополучно? — спросил я у ключницы.

— Да, как будто, — ответила она и прошмыгнула мимо с полной сковородой горячих углей.

Мне хотелось спросить, почему миссис Дин рассталась с Мызой, но невозможно было задерживать женщину в такую критическую минуту; итак, я повернул назад, опять переступил порог и неторопливым шагом пустился в путь. Передо мной разливалось мягкое сияние восходящего месяца, ширясь все ярче, по мере того как догорал пожар заката за моей спиной — в час, когда я вышел из парка и стал подниматься по каменистому проселку, забиравшему вправо к жилищу Хитклифа. Дом еще не встал перед моими глазами, когда день и вовсе угас и осталась от него только тусклая янтарная полоса на западе; но в ярком свете месяца я различал каждый камушек на тропе, каждый стебель травы. Мне не пришлось ни перелезать через ворота, ни стучать: они уступили первому усилию моей руки. Перемена к лучшему! — подумалось мне. И я отметил еще одну, о которой мне поведали ноздри: под приветливыми плодовыми деревьями носился в воздухе сладкий запах левкоя и желтофиоля.

И двери, и окна были распахнуты; а все же, как это обычно можно видеть в краю каменноугольных рудников, приятный красный отсвет огня стоял над дымоходом; радость, которую пламя доставляет глазу, позволяет мириться с излишним жаром. Впрочем, дом на Грозовом Перевале так велик, что его обитателям хватает места, чтобы держаться подальше от жара, и все, кто был в доме, расположились у окон. Я мог их видеть и слышать их разговор раньше, чем переступил порог; и я стал наблюдать и слушать, толкаемый любопытством, не свободным от зависти, все возраставшей, пока я медлил.