Искушение богини - Паулина Гейдж

Ритм убыстрился, и мужчины примолкли, не в силах оторвать глаз от упругого, плоского живота и соблазнительно подпрыгивающих в такт грудей. Асет вдруг падала на пол, потом, по-змеиному выгибаясь, вставала на ноги, ее волосы спускались до колен, когда она изгибалась вновь.

Внезапно протрезвев, Хатшепсут следила за ее движениями. Женщина была полна скрытого до поры до времени, тлеющего под спудом огня, она влекла, манила, сводила с ума невысказанными обещаниями, и Тутмос смотрел на нее как завороженный, его дыхание участилось, глаза помутнели от желания.

«Почему она так меня тревожит?» – спрашивала себя Хатшепсут. Она не первая умелая танцовщица, которую Тутмос приблизил к себе на время. И все же царица досмотрела танец до конца, а ее ладонь, которую она положила на плечо Тутмоса, когда умолк гром аплодисментов, была холодна как лед.

– Ну, как она тебе? – спросил Тутмос нетерпеливо, его полные щеки раскраснелись, глаза сверкали. – Просто не верится, до чего хороша, правда? Ей даже музыка не нужна, только барабан. Ее тело и есть музыка, лучше которой и желать нельзя.

Хатшепсут ласково взглянула на него.

– Она не так красива, как я, – ответила она беспечно, – но очаровательна, для простой танцовщицы, конечно.

– Не знаю, мне она нравится. – Тутмос разозлился. – И я беру ее с собой в Фивы.

– Я не хочу сказать, что она мне не нравится, – ровным голосом заметила Хатшепсут, – хотя, по правде говоря, я нахожу ее слегка… холодноватой, несмотря на весь ее пыл. Но все равно, если она тебе нравится, так бери ее.

Такое немедленное приятие Асет уязвило его. В глубине души он надеялся, что сестра будет хоть немного ревновать.

Но она не ревновала, а спокойно пила вино, на ее загорелом лице играла улыбка, которая вывела его из себя, и он резко встал.

Стоя перед возвышением, на котором сидела царственная чета, Асет ждала, когда ей позволено будет удалиться, и на ее узкой лисьей мордочке играла ленивая полуулыбка. Хатшепсут положила в рот кусочек арбуза.

– Ты уже уходишь, Тутмос? Придешь ко мне в спальню сегодня?

– Нет, не приду! Я… хотя вообще-то не знаю, Хатшепсет. Может, и приду. Да, наверное, приду, раз ты меня зовешь.

Он снова опустился рядом с ней, его рука робко обвилась вокруг ее талии, и улыбка тут же пропала с лица Асет. Тутмос бросил ей украшение, улыбнулся, и, хотя танцовщица поклонилась со всем почтением и вышла из зала так спокойно, что даже Хатшепсут не к чему было придраться, обида и сдерживаемый гнев читались в каждом движении ее оскорблено выпрямленной нагой спины.

«По-моему, она опасна, – сказала себе Хатшепсут, когда рука брата скользнула по ней. – Правда, не знаю чем. А может, дело просто в том, что я слишком долго жила бок о бок с опасностью и теперь собственной тени пугаюсь. Разве Тутмос виноват, что я нахожу его скучным, хотя и приятным?» В ту же секунду она почувствовала, до чего изголодалась по его телу, необъяснимая вспышка страсти охватила ее, и она навалилась на него всей тяжестью, так что он едва не расплескал вино.

– Пойдем отсюда, – зашептала она ему на ухо. – Я так тебя хочу, что даже тошнит.

Изумленный, Тутмос поставил недопитое вино на стол и поднялся на ноги.

– Оставайтесь на своих местах, ешьте, пейте, веселитесь! – обратился он к гостям. Не успели те пасть ниц, а двери зала уже закрылись за ним, и он почти побежал по коридору рука об руку с женщиной, которая нашептывала ему слова, распалявшие страсть. Она даже не повела его в свои покои, но вытащила прямо в сад, где они упали среди густо переплетенных древесных стволов, и он овладел ею быстро и грубо, как солдат овладевает пленной рабыней. Потом они долго лежали на траве, переводя дух, и вслушивались в долетавшие из пиршественного зала звуки музыки, едва слышимые в ночном воздухе.

В Фивы они вернулись через два дня, каждый на своих носилках. Хатшепсут была преисполнена ненависти и отвращения к мужу и самой себе. Город встретил их» с распростертыми объятиями. Прежде чем войти во дворец, царская чета отправилась поклониться Амону, и там, в храме, медленно шагая через огромный зал с лесом колонн, под крышей, возведенной по приказу ее отца, Хатшепсут заметила Сенмута, который стоял с Бенией и Юсер-Амоном. Их взгляды встретились, и он улыбнулся, на его крупных губах и в темных глазах заиграла улыбка, полная такого безоговорочного одобрения и трезвой, спокойной радости, что она улыбнулась в ответ, чувствуя, как ее одновременно охватывают облегчение и мука. Простершись рядом с Тутмосом перед Амоном, Хатшепсут не могла думать ни о чем, кроме похотливых объятий, в которых сплеталась с Тутмосом под деревом, и об улыбке Сенмута, поэтому молитва вышла лихорадочной – она просила у отца защиты, сама не зная от чего.

Потом они сидели перед богом на золотых престолах. Привели нубийца, бросив на пол, провели над ним короткий и жестокий обряд, в конце которого Менена размозжил ему череп позолоченной дубинкой. Давно уже богу не приносили таких жертв, и Тутмосу было явно не по себе, но Хатшепсут и ее генералы бесстрастно наблюдали за происходящим, вспоминая обугленное тело Ваджмоса и свежие могильные холмики в пустыне, где, должно быть, и сейчас роются шакалы.

Когда чернокожее тело перестало подергиваться, Хатшепсут спустилась с трона и встала над умирающим.

– Египет будет жить вечно! – выкрикнула она, и в ответ раздался одобрительный ропот. Хатшепсут переступила через лужу крови, уже начавшей густеть под ее золотыми сандалиями, и вышла на солнце.

Хатшепсут дала Сенмуту и Юсер-Амону знак следовать за собой. Едва придя в свой дворец, она с облегчением опустилась в серебряное кресло, велела им сесть рядом и протянула руку за печатью.

– Случилось ли что-нибудь, что мне следует знать? – спросила она, кладя печать на стол. – Все ли в порядке?

– Все хорошо, – ответил ей Сенмут. – Прибыла дань из Ретенны, Инени велел ее распределить. Ахмуз, визирь Юга, здесь, он привез собранные налоги. Возле храма наполняют закрома бога.

– Хорошо. А как поживает мой храм, Сенмут?

Он улыбнулся:

– Первая терраса закончена, как вы и хотели. Она прекраснее, чем я сам представлял ее, а сейчас готовят место для второй.

Ее глаза загорелись.

– Мы должны сейчас же поехать и посмотреть. Юсер-Амон, благодарю тебя за помощь. Иди к отцу, ибо я слышала, что он болен; а если ему захочется несколько недель отдохнуть, ты справишься с его обязанностями, я уверена. Совсем забыла! Сенмут, я назначила чернокожего Нехези хранителем царской печати. Любые документы, на которых нужно будет поставить печать, неси к нему. Разумеется, только с моего или твоего одобрения. Найди его – он, наверное, на плацу со своими солдатами – и передай ему печать и пояс для нее. И найди ему жилье где-нибудь поблизости. А теперь дай мне искупаться, и мы вместе поедем за реку проведать мою долину. Как мне ее не хватало в этой дали, среди проклятой нубийской пустыни!