Огненные времена - Джинн Калогридис

И неподалеку от них, наполовину утопая в болотной жиже, лежал на боку Поль де ля Роза, сеньор Тулузы, со щитом, поднятым для защиты, и мечом, занесенным для удара, возможно, сброшенный со своего могучего вороного жеребца, а может, и решивший продолжать бой пешим. Рядом с его телом больше мертвых тел не было, ибо он один проник на английскую территорию так далеко и это принесло ему гибель.

Он подошел так близко к английским лучникам, что из его нагрудного доспеха торчал целый ворох стрел. Они так глубоко пронзили и металл, и тело, что их острия торчали сзади из его порванного плаща.

С криком опустился Люк на колени и снял с отца шлем. Волосы у старшего де ля Роза были влажными, лицо все еще блестело от пота, и в его открытых глазах не было ни страха, ни ненависти, одна лишь решимость.

За госпожу Беатрис…

Невероятным усилием, ободрав и занозив ладони, одну за другой выдернул Люк стрелы из отцовского тела и смог наконец снять с его груди тяжелые латы. А под ними, от ключицы до пупка, грудь его отца представляла собой сплошное кровавое месиво.

Рыдая, он сделал глубокий вдох и постарался вызвать в себе то самое яркое тепло, которое охватило его много лет назад, когда, ребенком, он залез на отцовскую кровать и положил свои ручонки на раздутое гноем бедро Поля де ля Роза.

Он сунул руки глубоко в густую, клейкую кровь и склонил голову, ожидая тепла, покоя, волнующей вибрации. Но ничего не появилось. Однажды ему удалось исцелить отца, и за эти годы его талант лишь окреп, но почему же теперь Бог, богиня, божественная сила кетер предали его?

В ярости подняв лицо к небу, Люк закричал. Но его ярость была направлена не на англичан и не на себя самого, не сумевшего защитить своего отца, а на жестокость судьбы, которая решила, что двое возлюбленных – Беатрис и Поль, – которые были в разлуке так много лет, уже никогда не смогут соединиться в этом мире.

С трудом разжав пальцы, он вынул огромный меч из отцовского кулака и, гневно размахивая им, не защищенный ни щитом, ни шлемом, ни нагрудным доспехом, с яростным воплем кинулся в гущу боя.

Как много крови он пролил, как долго он сражался, он сказать бы не смог, ибо горе отбирает у человека настоящее и оставляет только прошлое. Но еще до заката большинство воинов последнего батальона, состоящего из лучших рыцарей, были убиты или захвачены в плен, и измученный король Иоанн швырнул перчатку противнику.

И тогда Люк, удивительным образом не пострадавший, но преисполненный скорби, опустил меч Поля де ля Роза, вернулся к телу своего отца и лег на землю рядом с ним.

Он провел ночь у тела отца и притворился мертвым, когда мимо проходили англичане в поисках тех, кто остался в живых. К рассвету на поле не осталось никого, кроме мертвецов и стервятников. Англичане забрали себе золоченые кареты де ля Роза и его лучших лошадей, но Люку повезло: он нашел довольно крепкую кобылу и какую-то весьма шаткую колымагу, на которую с большим трудом и напряжением ослабших мышц поднял тело отца. Лишь отчаяние и горе помогли ему сделать это.

И как он ни желал как можно скорее оставить поле битвы и последовать за Сибилль, он не знал, куда именно она поехала, а горе заслоняло для него все, кроме чувства любви и долга перед родителями. Как мог он отказать Полю де ля Роза в праве быть похороненным на своей родовой земле?

Поездка домой была смесью жесточайшей, почти невыносимой боли, возникавшей всякий раз, когда он думал о том, какая задача ждет его впереди, периодов абсолютного эмоционального отупения, холодной физической тяжести, затруднявшей для него самое простое движение.

Но самым трудным оказался момент, когда, прибыв домой и передав тело Поля слугам, Люк переступил порог материнской комнаты и она обернулась к нему.

Ее большие сине-зеленые глаза были затуманены пеленой слез, которые непрерывно текли по ее бледным, блестящим щекам, и не успел Люк произнести ни слова, как она улыбнулась ему дрожащими губами и хрипловатым голосом произнесла:

– Я знаю, что он умер как герой и с моим именем на губах. И я знаю также, что ты защищал Поля до самой его кончины. Поэтому пусть твое сердце будет свободно от всякого стыда, сынок, ибо ты действовал храбро и верно. Теперь забота о теле твоего отца – это мой долг и моя привилегия. Останься со мной, Люк. Облегчим же скорбь друг друга.

– Матушка, – пробормотал он и, плача, крепко ее обнял, склонившись к ней так низко, что его влажная щека коснулась ее щеки. – Матушка, я приехал сюда, что вернуть вам хотя бы тело отца. Но я не могу остаться здесь. Я должен…

– Найти ее. – С удивительной, хотя и нежной силой она обняла его, потом положила ладонь на его щеку. – Понимаю. Но знаешь ли ты, где она теперь?

– В Каркассоне, – быстро ответил он, вспомнив безмолвное послание Сибилль.

– Каркассон! – прошептала Беатрис, словно эта новость стала для нее откровением. – Но она не вернулась туда. Она сбилась с пути. Сейчас она заблудилась и находится в опасности. Ей очень нужна твоя помощь…

Но не успел он хоть что-нибудь сказать в ответ, как комната матери куда-то пропала, словно растворилась. Теперь он не мог видеть ничего, кроме себя и ее, и находились они в густом дремучем лесу, среди старых деревьев, тяжелые ветви которых почти полностью заслоняли солнце. Здесь было прохладно и темно, стоял запах хвои, а лиственные деревья были окрашены в краски ранней осени. Время от времени в отдалении слышалось пронзительное карканье ворона.

Он тотчас вспомнил сказки, которые Нана рассказывала ему в детстве, – сказки о заколдованных лесах, где среди деревьев живут волшебники, где под грибами прячутся феи, где столетиями бродят, не старея, заблудившиеся дети… Таким же таинственным показалось ему и это место.

А сквозь заросли кустарников и сплетение ветвей, по пестрому ковру сухих листьев и сосновых иголок, усиливая каждым своим шагом разливающийся по лесу хвойный аромат, пробиралась несчастная одинокая фигурка в плаще, со скрытым под черным капюшоном лицом. На вид она была невысокая и худая, а ее движения были женственными, изящными, сильными.

– Сибилль, – прошептал он, обращаясь и к ней, и к себе самому. – Матушка, где она?

Он попытался высвободиться из объятий Беатрис и обнаружил, что его держат очень крепко. И впервые тонкая, как паутинка, ниточка страха обвилась вокруг его сердца.

Со всей силой он попытался оттолкнуть ее. Лицо его покраснело, лоб покрылся испариной, мышцы рук задрожали и в конце концов отказали ему. А мать по-прежнему держала его, словно пригвоздив на месте, так что он едва мог двигаться.

– Заблудилась! – повторила Беатрис зловещим голосом. Потом ее голос стал искажаться, становиться все более низким, мужским. – Она заблудилась, так же как и твоя мать. И заблудилась она в мире безумия.

– Нет, – хрипло прошептал Люк, но едва он это произнес, как паника овладела им.

Да, это оказалось правдой. Он боялся – в глубине души всегда, всю свою жизнь тайно боялся того, что, когда он наконец соединится со своей возлюбленной, она из-за него сойдет с ума… так же, как его обожаемая мать.