Мужской день - Борис Минаев

Мама долгим и печальным взглядом посмотрела на меня, когда дверь за Беллой Ахундовной закрылась.

– Горе ты мое! – сказала она. – Ладно, не ходи пока в магазин. Черт с тобой. Успеешь еще намучиться.

Речевые ситуации на некоторое время закончились.

Но одной из них мне все же избежать не удалось.

Однажды я пришел из школы и увидел, что мама лежит лицом к стене. Услышав меня, она медленно повернулась и серыми губами прошептала:

– Лева! Принеси воды и накапай туда корвалола. Тридцать капель. Вон он стоит. Что-то у меня с сердцем плохо...

Я налил воды, накапал корвалол, и комната заполнилась резким ментоловым запахом.

– Так... – сказала мама. – Лева, ты не бойся, все будет нормально. Но нужно вызвать «скорую». Давай иди к соседям. Быстрей.

Я выбежал на лестничную клетку и начал всем звонить.

Но никого не было дома. Ни на нашем этаже. Ни этажом выше. Ни этажом ниже. А телефона у нас еще не было – не успели поставить.

– Нет никого! – закричал я, вернувшись.

– Не кричи, – сказала мама медленно. – Дай подумать. Ты знаешь, крепко схватило. Значит, слушай меня, ты сейчас иди на улицу и попроси кого-нибудь...

– Кого попросить? – сказал я. – Прохожих, что ли?

– Да... – сказала мама. – Я знаю, тебе трудно, но ты постарайся. Нет другого выхода. У тебя получится. Увидишь какую-нибудь женщину, моих лет или старше, вот к ней и подходи. В крайнем случае, если никто не сможет помочь, беги тогда сразу к милиционеру. Он там стоит, напротив Краснопресненского универмага. Помнишь, да? Беги, Лева... А то уже будет поздно.

Мама слабо махнула рукой, и я на подгибающихся от страха ногах вышел из дома.

Я посмотрел на первого прохожего, который шел мне навстречу. Это был лысый толстый дядька. Мне кажется, он курил.

«Что я ему скажу? – быстро подумал я. – Дяденька, подождите, у мамы плохо с сердцем?»

Фраза была длинная, непонятная, и я с ходу ее отверг. Толстый дядька уже прошел мимо. Я посмотрел ему в спину. Следующий прохожий что-то никак не шел.

Ноги сами понесли меня в сторону Краснопресненского универмага, к спасительному милиционеру.

Навстречу мне потянулись какие-то очень несимпатичные люди.

У женщин были неласковые лица. Они тащили сумки, думали о чем-то своем, отворачивались в сторону, когда я смотрел им в лицо. Кроме того, никак не ложилась на язык первая фраза.

Я задыхался.

«Что я делаю? – лихорадочно думал я и бежал по улице дальше. – Что я делаю? Там же мама!»

«Ну их всех на фиг! – решил я. – Побегу сразу к милиционеру. Он-то уж точно поможет».

Я перешел трамвайные пути на улице Заморенова, стараясь не попасть под машину (этого еще не хватало!).

И вдруг застыл как вкопанный.

Милиционера на площади не было!

Наверное, он куда-то вышел. Отошел. Пошел кого-нибудь штрафовать.

Я остановился возле пьяного магазина и незаметно заплакал. Нет, я уже почти рыдал. «Сейчас кто-нибудь увидит, что

я плачу, подойдет ко мне, и тогда я все расскажу», – думал я сквозь свои незаметные рыдания.

Но люди выходили из магазина и спокойно шли по делам.

То ли день был какой-то чересчур серый, душный, непрозрачный, то ли встал я так неудачно... В общем, никто меня почему-то не видел. Никто ко мне не подходил.

«Я трус! – думал я. – Это подло!»

Теперь, как мне показалось, я уже ничего не мог сделать. Меня задушил страх речи.

Я с ненавистью вспоминал Беллу Ахундовну. Сколько мы ей денег заплатили! А она ничего не смогла. Мама умирает теперь не только из-за меня, но и из-за нее. Я оглядывался через плечо и плакал, плакал...

Милиционера на площади не было.

В этот момент случилось какое-то чудо.

Нет, не какое-то, а самое настоящее чудо. Кстати, тогда я впервые в жизни подумал о том, что Бог есть.

Или что, по крайней мере, он есть для маленьких детей. Примерно до десяти лет. Им он всегда помогает. Почти всегда.

В толпе людей, выходящих из магазина, я вдруг увидел свою тетю Розу.

Дорогую любимую тетю Розу, которая именно в этот момент почему-то направлялась к нам домой.

– Тетя Роза! – заорал я как сумасшедший. Она вздрогнула.

И куда только девался мой страх речи?

Я говорил без остановки всю дорогу, пока мы бежали по улице.

– Маме плохо! Она там лежит, я пришел, она лежит и говорит, дай корвалол, потом ей не помогло, она говорит, мне плохо, иди за милиционером, вызывай «скорую», я побежал, милиционера нет, вдруг вы идете...

– Я ничего не знала, просто решила к вам зайти, – озабоченно сказала тетя Роза. – А ты чего так далеко убежал? Надо было к кому-нибудь взрослому подойти или соседей поискать. Ах да, ты же боишься...

Мы поднялись на нашем ужасно медленном лифте, и я трясущимися руками открыл дверь.

Мама лежала спокойно и улыбалась.

– Ты знаешь, – спокойным голосом сказала она тете Розе, – вдруг прошло. Невралгия, что ли? Так схватило, я думала – ну все. Левку же не пошлешь никуда. Что, небось бегал по улице, не знал, к кому обратиться? Вот балда...

– Да, это невралгия, наверное. Ничего, у меня тоже так бывает, – спокойно сказала тетя Роза. – Врача вызвать?

– Не надо... – сказала мама. – Посиди просто со мной.

И они заговорили о чем-то своем.

* * *

Я вышел во двор и сел на наш низкий доминошный столик.

Закрыл голову руками.

«Мама, прости меня», – повторял я про себя.

«Неужели я всегда такой буду?» – думал я.

Мысли были мучительные.

Наконец я устал думать все эти мысли.

Пошел домой.

Тетя Роза и мама над чем-то смеялись.

– Ну что, герой? – сказала мама. – Далеко убежал-то? Как ты там, сильно испугался?

– Н-н-н-нормально, мам, – сказал я.

После речевой ситуации я всегда говорил немножко хуже. Вот и сейчас я заметил, что язык не слушается, а к горлу подступает спазм.

И тогда я решил больше ничего не говорить. Я замолчал.

Просто замолчал – и все. Я понял, что выход есть. Говорить надо меньше. Просто меньше, и все.

Мама посмотрела на меня внимательно, но ничего не сказала.

Справлять день рождения в мае – скажу я вам, это нелегкий труд.

Вот интересно – если у кого зимой день рождения, или там весной, или осенью – все бегут, как миленькие, на огонек.