Инфернальная музыка - Алан Дин Фостер

– Он… как бы сказать… не идеален, – старательно подбирал слова Циммерман. – Силен – это да, но не всемогущ, в натуре. Не успел еще опыта набраться. И если все-таки его можно остановить, надо поторапливаться.

– Вы, ребята, на чокнутых здорово смахиваете, – заметил Джон-Том. – Но говорите, как смышленые.

– Да уж, видок у вас! – шепотком поддержал его выдр.

– Ну ты, дядя! Да, мы любим тяжелую музыку, но разве это означает, что у нас и мозги тяжелые? – парировал Газерс.

– Ты за себя говори. – Хилл выбивал на плоском камне дробь окоренными сучками и даже при столь невинном занятии боязливо косился на вершину. – Лично мне без мозгов очень даже неплохо живется.

– Ладно, среди нас есть исключения, – раздраженно согласился Газерс. – А ты, дядя, что имеешь рассказать?

Джон-Том пустился в воспоминания.

– Это было давным-давно. Я учился в колледже, решал, дотягивать ли на адвоката или оставаться с любимой музыкой.

– Да уж, трудный выбор.

Циммерман хихикнул:

– А ты сомневаешься? Ты моих родных не знаешь.

– Вот что, дядя, только не надо тут мне ныть про родню, – осерчал Газерс. – Мои предки в Скарсдейле живут, снобье, каких свет не видел.

Я для них паршивая овца, и когда бываю дома, вожу гостей через дверь для слуг, чтоб ты знал! Друзья моих предков говорят, что я своих знакомых по помойкам собираю, прикинь.

– А мои предки считают, мне самому на помойке место, – пробормотал Циммерман.

– Я надеялся, если группа прогремит, моя родня… – Газерс оборвал фразу, и Джон-Том понял, что под маской спокойствия прячется настоящий страх. И одиночество. Эта троица – просто большие дети, для них музыка – весь мир. И вот их обидели, обокрали, даже пустякового мотивчика не оставили в утешение. Разве они не заслуживают сочувствия?

– Я верну вам музыку. – Он с удивлением услышал страсть в своем голосе. – Она наверняка там, вместе с остальной.

– Ты уж поосторожней, приятель, – предостерег Хилл. – Хинкель с виду сущее чмо и поет, как сливной бачок, но парень он не слабый. Я это серьезно говорю.

– Ничего, нам встречались субчики и покруче, – Мадж погладил рукоятку меча. – Правда, чувак? Ты отвлечешь его песенками, а мне, можа, подвернется шанс маленько раскроить клепаную глотку. Оченно трудно колдовать, када у тебя из шеи торчит полфута стали.

– Поговорим о его возможностях. – Джон-Том повернулся к Газерсу:

– Ты бы не мог получше описать тех, кто ему помогает?

Гитарист состроил кислую мину.

– Толку не будет. Похоже, они сменяют друг дружку по его прихоти.

Достаточно будет сказать, что он там не одинок. Вокруг Хинкеля собрались таинственные силы, и они ему конкретно симпатизируют.

– А хуже всего то, – добавил Хилл, – что он все еще поет. Типа, сам для себя. Постоянно. Если день погожий и ветер в нашу сторону, не услышать его невозможно. – Он глянул на клубящиеся злые облака. – Скажи спасибо грому.

– Маленько странноватый гром-то, – заметил Мадж, – шума много, а молний нету.

– Лично я так считаю, – решил поделиться своими предположениями Циммерман. – Хинкель до того паршиво поет, что у стихий начинается мигрень, и для природы этот гром как бы способ выражения протеста.

– Кто услышит Хинкеля, тот возненавидит, – добавил Хилл. – Это наш лозунг. Мы даже несколько песен на эту тему сочинили. Музыку он у нас отобрал, но стихи придумывать не мешает. Такая задачка ему не по зубам.

Газерс энергично кивнул:

– У нас тут свободного времени уйма. Уже двойной альбом составили.

– На его лице появилась мечтательная мина. – Кто услышит, обторчится… Эх, вернуться б домой…

Хилл вдруг выпрямил спину:

– Эй, ребята, что это с вашей ручной гармонией?

Музыкальное облачко, гудя и звеня, лучась и искрясь, понеслось вверх по склону, затем остановилось, покрутилось, сияя, вокруг невидимой оси и вернулось. И повторило красноречивое приглашение, а потом еще раз.

– Беспокоится. – Джон-Том поглядел на Маджа. – Ладно, хватит разговоров. Решили делать дело – не будем откладывать.

– Ага, чувак, тут я с тобой согласен. – У выдра решительно блестели глаза. – Не, ты тока вообрази: мир без музыки! Под че прикажешь зенки заливать? Под че на танцульках выдрючиваться? Под че красотку…

– Идем. И тихо. – Джон-Том двинулся за нетерпеливым облачком. Через два-три шага оглянулся. – Парни, вы с нами? Вы рискуете потерять не меньше, чем любой другой.

Музыканты обменялись взглядами. Хилл высказался за всех:

– А фиг ли? Что еще он может нам сделать?

– И то сказать, – согласился Шплиц-Циммерман.

Газерс поравнялся с чаропевцем:

– Мы пройдем с вами, чисто конкретно, сколько сможем, и постараемся помочь, но особо на нас не рассчитывайте. Этот Хинкель, гад, слишком хорошо нас изучил. – Он зашагал вверх по склону. – Только на одно надеюсь: застать его в спокойном настроении.

– Да что я, по-твоему, безголосых придурков не слышал?

Джон-Том осторожно перешагнул через гнилой пальмовый ствол.

Гитарист оглянулся:

– Нет, друг ты мой чаропевец, по-настоящему безголосого придурка ты еще не слышал.

Склон уверенно набирал крутизну, уступ громоздился на уступ. Время от времени Джон-Том помогал коротконогому выдру, но покамест риск сорваться не возникал. Преодоление даже самых труднодоступных участков требовало только решимости, чувства равновесия и крепкой хватки.

Джон-Тому восхождение давалось относительно легко, однако у Маджа, обычно неутомимого, участилось дыхание, превратившись в надсадное «пых-пых-пых». С высотой растительность неуклонно редела. Музыкальное облачко вело скалолазов вперед и вверх.

– Слышишь?

Джон-Том остановился прислушаться и передохнуть.

Мадж кивнул.

Воздух заполнялся нежным, деликатным шелестом. Звуки были расплывчаты, но слух не резали, их громкость увеличивалась с каждым шагом.

– А че, не так уж плохо, – выразил свое мнение выдр.

– Это не Иероним. – Газерс развернулся влево. – Слышите? Вон оттуда!

По склону горы струилась музыка. Отчетливо улавливались протестующие, страдальческие ноты, и это побудило искрящееся облачко юркнуть за спину Джон-Тома и зазвенеть, как напуганный будильник.

Целые такты, выломанные из своих так-товых черт, неслись по поверхности музыкального потока гармоническим плавником. Реверберации, отдельные ноты, переборы, посвист, эхо погребального плача, взревывание маршей – все бессистемно роилось и смешивалось в мелодичном селе. Музыка пронеслась мимо них песчаной бурей, состоящей не из пыли, а из нот, ударила по барабанным перепонкам безумной какофонией, какой не состряпать и десятку объединившихся композиторов-авангардистов.