Милорадович - Александр Бондаренко

28 августа главнокомандующий отдал следующий приказ по армиям: «По случаю раны, полученной генералом от инфантерии князем Петром Ивановичем Багратионом, 2-я Западная армия впредь до Высочайшего повеления поступает в командование генерала от инфантерии Милорадовича, к коему и всем чинам, оную армию составляющим, с получения явиться»[972].

«Разбитая армия Багратиона поступила к Милорадовичу. Милорадович встретил штаб его длинной и несвязной речью, делал колкости памяти покойного Багратиона и настоятельно требовал указать ему того, к кому князь всего более имел любви и доверенности, дабы именно в лице сего последнего мог он доказать князю истинное свое великодушие и любовь к тому, кого любил и уважал — враг его»[973].

Звучит уж очень отрицательно… Но князь Багратион в то время был жив; в войсках его уважали и любили, поэтому любое неосторожное слово в его адрес могло показаться «колкостью» — а неосторожных слов в то воистину жуткое время, думается, всеми говорилось более, чем достаточно…

Войска отходили под прикрытием арьергарда, порученного Платову. Это решение вызывает недоумение: хотя казаки несколько раз отличились при отступлении от границ, сам Матвей Иванович проявил себя не лучшим образом. После Смоленска он начальствовал арьергардом объединенной армии, но 14 августа Барклай его от командования отстранил[974]. Атаман убыл в Москву и возвратился уже в канун Бородинской битвы… Характеристика, данная Кутузовым Платову после сражения, нам известна, но все же ему был поручен арьергард.

Кроме казачьего корпуса, в отряд вошли 4-й, 30-й и 48-й егерские, Волынский и Тобольский пехотные и Изюмский гусарский полки, а также — конная рота Донской артиллерии. По перечисленным наименованиям отряд выглядел вполне внушительно, но уточним, что Тобольски полк только при Бородине потерял убитыми 248 человек, пропавшими без вести — 34 и ранеными 133, тогда как ранее, при Смоленске, — 84 нижних чина убитыми, 282 — ранеными и 55 пропавшими без вести; потери Волынского полка при Бородине оказались еще большими — 240 убитых, 109 раненых и 151 пропавший… Арьергард оставался на Бородинской позиции до 4 часов утра 27 августа, после чего двинулся вослед за армией к уездному городу Можайску — князь Кутузов приказал его удерживать.

«Большая потеря в армиях и необходимость сблизиться с подкреплениями, формировавшимися за Москвой, вызвали приказание Кутузова отступать за Можайск, тем более что, следуя за нами, Наполеон ослабевал в силах. Несмотря на чрезвычайное утомление, войска с грустью приняли весть об отступлении.

Но куда отступать — на Москву или Верею и Боровск? Вот вопрос, над которым приходилось задумываться.

"Надобно идти по Московской дороге, — сказал князь Кутузов. — Если неприятель и займет Москву, то он в ней расплывется, как губка в воде, а я буду свободен действовать, как захочу"», — вспоминал Михайловский-Данилевский[975].

Кажется, в этом свидетельстве впервые звучит мысль Кутузова о возможности сдачи Москвы. Пока она высказывается предположительно: «если и займет», даже как-то легкомысленно: «я буду свободен»… Однако Александру Ивановичу стоит верить: в то время он состоял адъютантом при светлейшем.

Кстати, ведь это сын того самого Ивана Лукьяновича Данилевского, который некогда возил юного Мишу в Гёттинген и Кенигсберг, — мир тесен, и не случайно…

Вряд ли кто кроме Кутузова допускал в тот момент возможность сдачи древней столицы. Тем более — без боя.

«Я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет», — без всякого сомнения заявлял Московский главнокомандующий в своих «афишках»[976].

Кутузов эту уверенность поддерживал. 30 августа он писал Ростопчину: «Войска мои, несмотря на кровопролитное бывшее 26 числа сражение, остались в таком почтенном числе, что не только в силах противиться неприятелю, но даже ожидать и поверхности над оным»[977].

На деле обстоятельства складывались далеко не лучшим образом. Хотя оборонявший Можайск арьергард был поддержан двумя кавалерийскими корпусами, но, будучи «жарко атакован» французским авангардом, удара не выдержал и город сдал, откатившись к селу Моденову, — в трех верстах от расположения главных сил. Противник фактически «сел на хвост» Кутузову.

Из «Журнала военных действий 1-й и 2-й Западных армий»:

«Главнокомандующий, поручив арьергард генералу от инфантерии Милорадовичу, приказал подкрепить оный полками егерскими 11-м и 36-м, пехотными: Бутырским, Томским, Софийским и Либавским и [23-й] батарейной ротой Гулеви-ча, так что сильно наступавший неприятель был повсюду опрокинут и должен был податься несколько верст назад»[978].

Вот что рассказывал о тех событиях сам Михаил Андреевич: «После сражения при Бородине поручили мне начальство над второй армией, которая так была расстроена, что почти не существовала, а арьергард по причине контузии Коновницына отдали Платову. Неприятель напирал очень сильно. Платов сопротивлялся плохо, и неприятели 27-го числа почти не вошли в наш лагерь, посему послали туда Раевского. 28-го вечером я лежал в избе, как пришел ко мне Барклай-де-Толли и просил именем отечества, чтобы я принял начальство над арьергардом. Я приехал в оный вечером, принял команду от Раевского, и так как армия была в близком расстоянии, то я решился на другой день дать сильный отпор неприятелю, чтобы между тем армия имела время и возможность, отступив более, исправиться в нуждах своих. Действительно, на другой день поутру, то есть 29 августа, я был сильно атакован, сражался весь день и к вечеру принудил неприятелей отступить с поля сражения. Пленные сказали мне, что генералы их заметили, что в наш арьергард прибыл другой начальник. 30-го и 31 августа я так мало отступил, что армия находилась за мною уже в 40 верстах, чему князь Кутузов насилу поверил, и, следовательно, могла без всякой опасности предаваться покою. Мало-помалу приближались мы к Москве»[979].

«После Бородина большой арьергард армии вверен был Милорадовичу. Августа 28-го прислал он в главную квартиру просить квартирмейстерского офицера. Из состоящих при нем один был ранен, а подполковник Чуйкевич занемог. Карл Федорович[980] откомандировал меня в арьергард, где и находился безотлучно при Милорадовиче… Несколько раз в день должно было доносить Главнокомандующему о положении арьергарда. Рапорты Милорадовича писались мною под выстрелами, иногда по его диктовке», — вспоминал Александр Щербинин[981], бывший в 1812 году прапорщиком квартирмейстерской части[982].