Седьмая печать - Сергей Зайцев

— Большим семейством, значит, не отягощены?

«Это ещё как сказать, — подумал Охлобыстин. — Большим или небольшим, отягощён или не отягощён». Семья у него была всего из двоих человек (если, конечно, Генриха не считать), но как раз очень большая была семья. Проходя в кабинет, Охлобыстин видел мельком — в нарядной гостиной — всю семью подполковника. Семья Охлобыстиных была явно больше. Ежели по весу, то семью Ахтырцевых можно было на фунты считать, семью же Охлобыстиных — только на пуды. Отягощён ли? Ясно, что отягощён. Ещё как был отягощён! Сайки лотками приходилось таскать.

— ...разумно, толково. Служба у нас опасная, — подполковник бросил задумчивый взгляд в сторону стола с солдатиками. — Но... поберегитесь, милейший: у толковых людей много завистников, недоброжелателей. Я это, знаете, проходил в своё время и немало шишек набил. Если не научитесь жить с волками — скушают. Вы понимаете, о чём я?..

Да, Охлобыстин понимал, о чём шла речь. Недоброжелательное отношение собратьев по «цеху» он чувствовал всегда; он видел это отношение, образно говоря, со спины: всякий раз, как Охлобыстин появлялся зачем-то в своём Департаменте, собратья по «цеху», стая бездарей, дружно поворачивались к нему, одарённому талантом и острым нюхом одиночке, спиной, а если быть точнее — то задницей... задницами; и поскольку продолжалось это много лет, Охлобыстин задницы коллег изучил в деталях и вполне мог узнавать братьев-филёров не по лицам уже, но по задницам; лица многих он постепенно забыл, задницы помнил... А хороню работать недоброжелательное отношение коллег ему нисколько не мешало; скорее даже наоборот; зная, что кругом сплошь враги, он всегда был насторожен, собран, то есть готов ко всякого рода неожиданностям.

Охлобыстин, встав со стула, поклонился:

— Ваше превосходительство... Нижайше, нижайше-с благодарю ... — непонятного цвета глаза его, однако, были холодны.

— Сидите, сидите, милейший. Не надо благодарить. Ибо я всего лишь должен поступить, как велит мне долг. И если кого-то нужно благодарить в том, какой вы есть, так это только вас самого. Служебное рвение, кристальная честность, бескорыстность — разве не ваши характеристики? — он черкнул что-то у себя в бумагах. — Я побеспокоюсь пока, чтобы вам сделали прибавку к жалованию. А дальше — ждите. Вас вызовут.

Сочтя, что аудиенция на этом закончена, Охлобыстин опять подхватился со стула.

Но подполковник жестом велел ему сесть:

— Вот ещё что... Я давно заметил по «отчётам» и всё хотел вас при случае спросить... И случай наконец представился...

— Да, да. Я весь внимание-с.

— Нюх ваш...

Охлобыстин вздрогнул:

— Что мой нюх?

— Нюх ваш нравится мне. Это что? У вас так развита интуиция? Это какое-то внутреннее чутьё? Или опыт работы сказывается?..

Охлобыстин уткнул глаза в пол:

— Никак не пойму, о чём вы говорите, ваше превосходительство.

— А вот в непростых случаях другой филёр потерял бы след. Вы же не теряете. Даже если отвлеклись, то как-то быстро опять находите. Как вам это удаётся, милейший?

Охлобыстин скромно пожал плечами:

— Я, признаюсь, не задумывался над этим. Работаю — и работаю. Может, это и интуиция, и опыт работы-с, как вы изволили предположить... — он подумал: не признаваться же в самом деле подполковнику в том, что зачастую выслеживает объект в прямом — обонятельном — смысле слова, что он именно идёт по следу, как хорошо натасканный охотничий пёс. — А может, просто случай, фарт.

— Замечательно, замечательно, — улыбнулся с одобрением подполковник и вдруг встал, коротко позвонил в колокольчик. — Маша!.. Наш гость уходит. Заверни-ка ему на дорожку пирога.

Ахтырцев-Беклемишев и государь опять смотрели на Охлобыстина строго и благородно.

марте 1879 года было совершено дерзкое покушение на начальника Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии генерала Александра Романовича Дрентельна.

Генерал ехал в карете, направляясь по срочным служебным делам в кабинет министров. Когда он проезжал вдоль Лебяжьей канавки, вдруг увидел в окошко, что с ним поравнялся некий всадник, совсем молодой человек, — то обгонит карету, то чуть приотстанет и всё норовит в окошко заглянуть, — интересуется, значит, кто в карете едет. Генералу это сначала даже польстило: вот, дескать, как он в народе знаменит, как высоко его положение, что даже любопытствуют, хотят на него собственными глазами взглянуть. А всадник, пригибаясь к холке лошади, всё заглядывал и заглядывал. Лицо его было напряжено — видать, отблёскивало стекло в окошке каретной дверцы, и отблески мешали рассмотреть седока. Глядя в напряжённое лицо незнакомца, генерал заподозрил неладное и раздумывал, как лучше поступить — сесть на диванчике поглубже, спрятаться в углу кареты или велеть чрезмерно любопытствующего, даже, пожалуй, навязчивого уже, незнакомца сейчас задержать. Но оказалось, что поздно: всадник вдруг выхватил револьвер и, целясь в окно кареты, дважды выстрелил. Однако обе пули, к счастью, не попали в цель. Известно: нелегко стрелять прицельно на полном скаку.

Всадник, пришпорив лошадь, ускакал вперёд — по направлению к набережной, затем повернул направо. Дрентельн, человек не из робкого десятка, высунулся из окна кареты и велел кучеру и солдатам нахлёстывать лошадей, гнать за всадником во весь опор и схватить его.

Как ветер летели по набережной мимо решётки Летнего сада. Немногие прохожие, боясь быть заляпанными грязью, жались к парапетам.

— Гони! Гони! — поторапливал генерал. — Уйдёт ведь!

Кучер отчаянно нахлёстывал лошадей, солдаты держали наготове сабли, кто-то вскинул ружьё, но не стрелял, так как карету сильно трясло и бросало и не было никакой возможности удержать цель на мушке. Злоумышленника впрочем быстро догоняли. Мелькнули справа ворота в Летний сад, в одну серую полосу слились чугунные прутья ограды. Расстояние между каретой и беглецом сокращалось. Торжествующе закричали: видели, как за мостом всадник упал — лошадь его поскользнулась. Бросив лошадь и припадая на ушибленную ногу, незнакомец вскочил в поджидавшую его пролётку и был таков: узкими улочками и переулками небольшая пролётка легко ушла от погони громоздкого экипажа.

Дрентельн, не стесняясь в выражениях, распекал своих людей.

...Но спустя некоторое время покусителя всё же поймали. Им оказался поляк Леон Мирский[45].