Связь времен. Записки благодарного. В Новом Свете - Игорь Ефимов

«Психоанализ — отыскивать в себе самом трепещущее дитя, чтобы раздавить его раз и навсегда».

«Шоссе ночью. Жемчужные лампочки прокусывают воздух до жёлтой крови. Ночь зализывает укусы влажным языком. Как кошки, перебегают дорогу чёрные автомобили. Проходят облака, как усталые воины после тяжёлой победы».

Деза навестил нас в Америке в 1995 году, и мы проговорили далеко за полночь. Вскоре я послал ему какую-то из своих книг с дружеским, даже восторженным, посвящением. В ответном письме он написал: «Большое спасибо за такие тёплые (незаслуженные) строчки мне. Первый раз за многие годы я почувствовал начало стыда, что не пишу, что убежал от законной Поэзии с красавицей наукой».

Когда мы встретились в Париже, он всё ещё был в бегах от Поэзии, вёл запутанную судебную борьбу с колледжем, в котором был профессором математики. Опять у нас начались словесные танцы в метафизическом тумане, где ладошки метафор вслепую легко находили друг друга и испускали радостный хлопок узнавания. Потом связь прервалась на десять лет, и только дойдя до этой главы, я полез в Интернет узнать, что сталось с Михаилом Деза.

Оказалось, что он жив-здоров, достиг значительных высот в царстве математики, женат в четвёртый или пятый раз. Его веб-сайт представляет собой электронный музей отсылок ко всему, что ему довелось полюбить в прожитой жизни: к любимым стихам и песням, полотнам и книгам, друзьям и родителям, фильмам и формулам, племянникам и внукам (числом одиннадцать). Собственная жизнь как главное поэтическое произведение! В таком душевном настрое должен в какой-то мере гнездиться и страх (а вдруг провал?!), и дух захватывающие надежды.

Марамзин, Горбаневская, Деза — три беглеца из пролетарского рая — такие непохожие друг на друга — как могло случиться, что и в свободной Франции все трое ухитрились вступить в конфликт с государственными учреждениями? Один должен скрывать свои доходы от налогового управления, другая спорит с иммиграционным ведомством, третий судится с администрацией колледжа. Не может ли оказаться, что есть люди, в душе которых протест тлеет вечно, от рождения заложена некая бацилла непокорности, этакие вечные неслухи-диссиденты? Если это так, то карательной психиатрии пора обратить на них внимание и заклеймить каким-нибудь подходящим Диагнозом, например: синдром непослушания властям предержащим.

Незадолго до отлёта из Парижа я решил нанести визит магазину русской книги. Печальный книготорговец одиноко сидел в пустом зале. Я поздоровался с ним и двинулся вдоль книжных полок. Он немного оживился.

— Не могу ли я чем-то помочь?

— Да, пожалуйста. Я ищу книгу, которая называется «Столетие Мандельштама». Это сборник докладов, представленных на конференции, проходившей под председательством Бродского в Лондоне в 1991 году.

— Да, вспоминаю. У нас была эта книга, но она, к сожалению, распродана.

— Неужели не осталось ни одного экземпляра? Может быть, где-нибудь на складе?

— Нет, я точно знаю, что не осталось. На книгу был хороший спрос, но потом он кончился.

— В этом случае...

Тут сын актрисы Ефимовой смахнул с лица жалостно-просительное выражение и на смену ему выпустил мину грозной неумолимости. Рука моя ринулась в карман, но извлекла не пистолет и не полицейский значок, а три листка жёлтой бумаги.

— В таком случае не пора ли, наконец, оплатить наши накладные, сопровождавшие ящики с этими книгами, посылавшиеся вам один за другим по вашим заказам в течение нескольких лет?

Бедный книготорговец отшатнулся от меня, как от кобры или удава. Он начал что-то лепетать об ошибке, о необходимости проверить бухгалтерские документы. Но я наседал, не давая ему передышки, сыпал именами известных русских парижан, которые должны были произвести на него впечатление:

— Профессор Струве, профессор Лосская, редакторы в газете «Русская мысль» говорили мне о вас как о честном бизнесмене. Вы же не захотите, чтобы им стал известен этот печальный инцидент?

Препирательство наше длилось минут пятнадцать и кончилось тем, что растерянный хозяин магазина извлёк из кассы тысячу двести франков и вручил их мне в покрытие двух просроченных накладных из трёх. Я был доволен и этим. Добыча пошла на покупку брючного летнего костюма для Марины — в Америке этот парижский костюм имел немалый успех.

Возвращение из Парижа было окрашено большой семейной печалью: странности поведения внука Андрюши отлились в бесповоротный диагноз-приговор: аутизм. Не вспомнить, когда я плакал в последний раз, но тут — лбом в стенку — с подвывом — отслезился и за прошлые годы, и на десять лет вперёд. Утешая себя и близких, говорил: зато он не попадёт ни в шайку, ни в армию, не убежит из дома, не заторчит на наркотиках, не покончит с собой. И можно любить его без тщеславных тревог об отметках, о поступлении в университет, о карьерных успехах. Просто любить и всё-всё прощать — как легко!

Отпуск 2001 года мы провели в России — он описан в предыдущей главе. А в Испанию в следующем году попали потому, что завязалась переписка с профессором Барселонского университета РИКАРДО САН-ВИСЕНТЕ. В его переводе уже выходили книги Пушкина, Чехова, Бродского. Теперь дошла очередь до Довлатова, и он, получив мой адрес у Ирмы Кудровой, хотел задать мне несколько вопросов. Я охотно ответил на них и в конце письма намекнул, что очень бы хотелось посетить Испанию. Профессор Сан-Висенте тут же откликнулся, сообщил, что у его жены есть пустующая квартира в получасе езды от Барселоны и они готовы предоставить её семейству Ефимовых на несколько недель в апреле 2002 года. Курортный городок Виланова, с ресторанами и базарами, пятый этаж, вид на Средиземное море и маяк. Мы пришли в полный восторг и с благодарностью приняли приглашение.

Какие это были недели!

Горы, покрытые цветущими маками. Огоньки рыбацких корабликов, бесшумно покидающих порт в полночь. Их добыча на базарных прилавках наутро и разноцветные сети, разложенные на набережной для просушки. Поездки в другие прибрежные городки, старинная крепость в Таррагоне, башни, с которых арабские воины с ужасом смотрели на приближающиеся ладьи викингов, укреплённый замок в горах, имевший каменный бассейн, со стен которого утренняя роса стекала в выдолбленные желоба и утоляла жажду защитников.

Родители Рикардо были среди тех испанских республиканцев, которых унесло в СССР после гражданской войны. Отец там получил образование, стал инженером-геодезистом и смог работать по профессии, вернувшись на родину после объявленной Франко амнистии всем политическим эмигрантам. В детстве и юности Рикардо жил в Москве. Он познакомил нас со своими родителями, и мы провели чудесный день в их доме, окружённом садом и огородом. Политических тем не касались, но взаимопонимание вырастало из общности судеб обеих семей: и для Ефимовых, и для Сан-Висенте в какой-то момент жизнь на родине стала невыносимой, и ветер раздора унёс и тех и других на чужбину.