О красоте - Зэди Смит
Шрифт:
Интервал:
— Кто хочет разбежаться, она или ты? — наконец спросил он.
— Она, — сказал Говард, чувствуя, что простые вопросы отца действуют на него успокаивающе. — А у меня не хватает доводов ее отговорить.
И тут Говарда настигло отцовское наследство — внезапные, бурные слезы.
— Давай, сынок. Поплачь, легче станет, — тихо сказал Гарольд.
Услышав эту присказку — такую старую, такую знакомую, такую совершенно бесполезную, — Говард приглушенно рассмеялся. Гарольд подался вперед и потрепал его по колену. Затем снова откинулся на спинку кресла и взял дистанционное управление.
— Думаю, она подцепила себе черного. Но рано или поздно это все равно случилось бы. У них это в крови.
Он переключился на новостной канал. Говард встал.
— Черт, — отчетливо, с мрачным смешком сказал он, вытирая слезы рукавом. — Когда же я наконец себе уясню.
Он надел пальто.
— Пока, Гарри. В следующий раз попробуем продержаться подольше, а?
— О, нет! — захныкал Гарольд с перекошенным от отчаяния лицом. — Что такое ты говоришь? Нам ведь хорошо вместе, правда?
Говард смотрел на него, не веря глазам.
— Сынок, пожалуйста, останься. Посиди еще чуток. Я что-то не то сказал? Ну, ляпнул лишнего. Забудем! Вечно ты куда-то бежишь, то туда, то сюда. Люди нынче думают, что можно обогнать смерть. Просто время теперь такое.
Просто Гарри хотел, чтобы Говард сел, и они начали все по-новой. До сна телеанонс сулил еще целых четыре часа превосходного зрелища: программы про антиквариат, недвижимость, путешествия, игровые шоу; они могли бы посмотреть их вместе с сыном, сидя перед экраном в молчаливом согласии и периодически обмениваясь репликами по поводу неправильного прикуса одного ведущего, маленьких рук другого и сексуальных предпочтений третьего. Это было бы равносильно словам: «Я рад тебя видеть. Давненько ты не заходил. Мы одна семья». Но Говард не был на это способен ни в шестнадцать лет, ни теперь. В отличие от своего отца он не считал, что время — это то, как ты тратишь свою любовь. Поэтому, дабы избежать разговора об актрисах из австралийского «мыльного» сериала, Говард пошел в кухню и вымыл свою кружку и всю стоявшую в раковине посуду. Через десять минут он ушел.
4
Викторианцы были непревзойденными мастерами кладбищенского дизайна. В прежние времена в Лондоне насчитывалось семь кладбищ, «большая семерка»: Кенсал - Грин (1833), Норвудское (1838), Хайгейтское (1839), Эбни-парк (1840), Бромптонское (1840), Нанхедское (1840) и Тауэр Хамлетс (1841). Увитые плющом и поросшие нарциссами, вскормленными жирным перегноем, днем они выступали в роли больших парков, к ночи превращались в некрополи. Ныне некоторые из них застроены, другие находятся в страшном запустении. До наших дней сохранился только Кенсал-Грин. Свыше тридцати гектаров, двести пятьдесят тысяч душ. Диссентеры[80], мусульмане, православные русские, знаменитый зороастриец[81]и по соседству, у часовни Святой Марии, католики. Безглавые ангелы, кельтские кресты без оконечностей, несколько сброшенных в грязь сфинксов. Так выглядело бы La Cimetiere du Реге Lachaise[82], не будь оно столь знаменитым и посещаемым. В тридцатых годах девятнадцатого века Кенсал-Грин был тихим местом к северо-западу от Лондона, где величие и добродетель находили последний приют. Теперь это «сельское» кладбище со всех сторон окружал город: с одного бока подступали жилые кварталы, с другого — офисы, цветы в дешевых пластмассовых горшках тряслись от грохота железнодорожных составов, часовня съеживалась под остовом газгольдера — огромного барабана, с которого содрали кожу.
Карлин Кипе похоронили в северной части кладбища, за рядом тисов. После погребения, когда все потянулись к выходу, Белси держались поодаль. Они ощущали себя в чем-то вроде социального чистилища. Они никого здесь не знали, кроме родных усопшей, да и с теми не были близки. У них не имелось ни машины (таксист не захотел ждать), ни четкого представления о том, как добраться на поминки. Уставившись под ноги, Белси старались соблюдать приличествующий похоронам темп. Солнце стояло низко, и каменные кресты могил одной линии отбрасывали призрачные тени на соседние участки. Зора несла в руке взятый на входе проспект с невразумительной картой кладбища и списком знаменитых мертвецов. Ей хотелось найти могилу Айрис Мердок, или Уилки Коллинза, или Теккерея, или Троллопа, или еще какого-нибудь мастера слова, который, как сказал поэт, «через Кенсал-Грин пошел тихонько в рай»[83]. Но когда она предложила немного отклониться от пути во имя литературы, Кики сквозь слезы (лившиеся с тех пор, как первый ком земли ударился о крышку гроба) метнула в нее свирепый взгляд. Временами Зора немного отставала и бегала читать надписи на многообещающих могилах. Чутье ее подводило. Четырехметровые мавзолеи, увенчанные крылатыми ангелами и обложенные венками, принадлежали торговцам сахаром и недвижимостью либо военным — словом, не писателям. Зора могла бы битый день искать и не найти могилу, скажем, Коллинза — скромный крест на простом каменном постаменте.
— Зора! — прошипела Кики тихо, но внушительно. — Сколько можно повторять. Идем.
— Хорошо.
— Я хочу засветло отсюда выбраться.
— Хорошо!
Леви обнял мать. Она явно была не в себе. Длинная коса ее, как лошадиный хвост, хлестала его по руке. Он шутливо за нее дернул и сказал:
— Жалко твою подругу.
Кики взяла его руку и поцеловала костяшки пальцев.
— Спасибо, малыш. С ума сойти… Даже не знаю, почему я так расстроена. Я ведь и не знала ее толком, понимаешь? То есть вообще не знала.
Она притянула к себе его голову.
— Да, — задумчиво сказал Леви. — Бывает, встретишь человека и сразу чувствуешь с ним родство, как будто он тебе брат. Или сестра, — прибавил он, ибо в последнее время был снедаем мыслями об одной особе. — Пусть тот человек сразу ничего такого не ощутил — это, по большому счету, неважно. Главное, ты прояви свое чувство. Начни первым. А потом подожди и посмотри, что будет. И все дела.
Повисла небольшая пауза, которую Зора поспешила нарушить.
— Аминь! — сказала она со смехом. — Загнул ты проповедь, братец!
Леви пихнул сестру в плечо, та дала сдачи, и они припустили, петляя между могил, — Зора впереди, Леви за ней. Джером крикнул им вслед о приличиях. А Кики, вместо того, чтобы взывать к порядку, не могла избавиться от чувства облегчения, которое вызвали в ней возгласы, ругань и смех, наполнившие меркнущий день. Это помогало не думать обо всех тех людях, что лежали здесь в земле. На каменных белых ступенях церкви Кики с Джеромом остановились подождать Зору и Леви. Кики услышала позади топот своих детей, гулко отдававшийся под сводами. Они неслись, словно тени восставших из могил, и затормозили прямо перед ней, отдуваясь и хохоча. В сумерках лица их были уже не различимы, но она сердцем угадывала черты и мимику драгоценных мордашек.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!