Пассажирка - Александра Бракен

– Стойте! – закричала Этта. – Прекратите!

Нет ничего хуже, чем разнимать подобную рукопашную, похожую на собачью драку, когда знаешь, что единственный способ растащить животных, – рискнуть самой быть покусанной. Девушка обеими руками вцепилась в сюртук Николаса, мышцы горели, когда она потащила его прочь.

– Николас! – воскликнула она. – Прекрати!

Он вздрогнул, судорожно задышав, прижимая израненные кровоточащие костяшки к губам. Когда Этта двинулась к другому юноше, Николас дернулся вперед, словно бы пытаясь ее остановить. Она резко мотнула головой. С некоторой неохотой Николас отступил, соглашаясь, и пошел поднимать отброшенный клинок.

– Вам ведь знакомо имя Роуз Линден? – спросила Этта.

Юноша отпрянул от руки, которую она протянула, чтобы помочь ему встать, и Этта почувствовала себя так, будто совершила какое-то преступление.

– А Бенджамина Линдена? – продолжила она, беспокоясь, не ударил ли его Николас слишком сильно – до звона в ушах. Жужжание насекомых снаружи заливало комнату звуком; как было бы здорово открыть всего одну створку, впустить богатый цветочный аромат, напоить воздух чем-то, кроме запахов страха и пота.

Юноша закрыл глаза, с присвистом вдыхая. Когда он заговорил, Этте пришлось наклониться, чтобы расслышать:

– Эбби, – сказал он. – Отец.

Юноша, Хасан, не позволил ей помочь ему промыть лицо – не разрешил даже сходить с ним за чистыми тряпками и водой, так что приглядывать за ним пришлось недовольному Николасу, – но отдал Этте клинок, демонстрируя добрую волю. За несколько минут, пока они ходили, она могла обдумать то, что до сих пор казалось невозможным.

Время относительно и все такое, но… как странно осознавать, что у ее прадеда был сын ее возраста. Он приходился ее матери дядей, а ей, значит… двоюродным дедушкой? Или… нет, троюродным?

– Ты на нее похожа, – сказал Хасан, поднося к лицу влажную тряпку. – Сладкая Роуз.

– Наверное, потому, что она моя мать, – ответила Этта. – Так ты ее знаешь?

Он кивнул, стрельнув взглядом на стоящего за Эттой сердитого Николаса.

– Эбби… они с Роуз жили здесь, пока он не оставил дом Умми – моей матери, – а потом мне, когда она умерла. – Хасан покачал головой: – Ты сказала, вам велели прибыть? Но в этом нет смысла: Роуз приходила и ушла всего несколько дней назад.

Эттин желудок перевернулся.

– В смысле?

Роуз сбежала от людей Айронвуда? Она спаслась… но они разминулись?

Николас успокаивающе положил руку ей на запястье и спросил Хасана:

– Роуз… она была молодой или старше, чем ты ее помнишь?

Ох.

– Молодой, – с подозрением в голосе ответил Хасан. – Слишком молодой, чтобы иметь ребенка твоего возраста. Она пришла сюда с особой целью, но не рассказала с какой.

Николас взглянул на Этту, явно оценивая ее испуг. Это была не ее мать… не та, что вырастила ее.

Из-за всех этих проходов они чуть не столкнулись с молодой Роуз, прибывшей сюда спрятать астролябию.

– Почему ты не пошел с ней? – поинтересовалась Этта.

– Потому что не могу. Меня называют… стражем, но я не исполняю свой долг полностью, только содержу этот дом в порядке, – сказал Хасан. – Я не ответил на призыв Великого Магистра. Айронвудом я не стану.

– Роуз что-то здесь оставила? – проглатывая слова, спросила Этта.

До этого момента Этта не предвидела проблемы. Возможно, мама или Бенджамин Линден предупредили Хасана остерегаться других семей и доверять только Роуз в том, что касается астролябии?

Николас крепко схватил Хасана за воротник!

Потому что да, очевидно, им бы не помешало больше насилия. Хасан облизал губы, его взгляд заметался по комнате. Вода с тряпки закапала с его лица, словно пот.

– Отвечай леди, – прорычал Николас.

– Я поклялся жизнью, – сказал Хасан, опуская тряпку обратно в тазик. – Я не могу просто поверить вам на слово. Вы можете и не быть теми, кем представились. Многие хотели бы меня обмануть – некоторые хотели бы обхитрить тех из нас, кто присягал семье Линденов и их секретам.

Сознание Этты зацепилось за последний реальный шанс…

– Я знала, что нужно идти сюда, лишь потому, что мама рассказала мне историю… Она рассказывала мне много историй о своих путешествиях, истинных и ложных одновременно. В последней, что я от нее услышала, говорилось о женщине, которая здесь, в Дамаске, продала ей серьги на рынке. – Этта вынула одну сережку из уха и протянула ему. – Мама сказала, что ей продала их женщина по имени Самара.

Его руку трясло, когда Хасан взял серьгу, легко пробежав пальцем по изгибу крючка. Тишина между ними, казалось, продлилась час, когда он, наконец, сказал:

– Самара ей их не продавала. Она их отдала. Я знаю это, потому что Самара – моя жена, моя любовь, и я был там и все видел.

Хасан двинулся к столу. Потянувшись к распахнутому вороту халата, он подцепил длинную серебряную цепочку, потрясая тонким серебряным ключом, висящим на ней.

– Мы могли бы просто его сломать, – пробормотал Николас, уставившись на ящик, но Хасан вставил ключ не в замок на лицевой стороне ящика, а под ним – в замок, который они вообще не заметили.

Тумблеры повернулись, и ящик одобрительно щелкнул, открываясь.

Николас тут же попытался использовать свой рост, чтобы наклониться над Хасаном и заглянуть внутрь. Прежде чем начать рыться в содержимом, Хасан окинул Николаса холодным взглядом. Найдя что-то, он встал и с грохотом пнул ящик ногой, закрывая его.

– Ты напоминаешь мне… – Он протянул небольшой кремовый конверт. Этта отогнула клапан, позволяя содержимому вывалиться ей на руку. Первой оказалась еще одна черно-белая фотография ее матери, гораздо более молодой. На ней красовалась школьная форма, на лице играла милая улыбка, волосы были завиты и подколоты назад, руки лежали на коленях. За улыбкой явно скрывался какой-то секрет.

Сзади кто-то написал: «Роуз, 13 лет».

На другом листе бумаги из конверта оказалось письмо, адресованное «Этте, моему сердечку».

– Имея все это, ты еще ее расспрашивал? – возмутился Николас.

– Не дури! – попросила Этта. – Откуда ему было знать?

– Я защитник этой семьи, – выпятив грудь, сообщил Хасан. – Роуз – взлелеянная дочь сына Эбби, любимая всеми нами. Так что, когда я вижу эту девушку, то думаю, что она похожа на Роуз. Она похожа на моего далекого английского папу. У нее его небесные цвета. Как и у многих из его страны. В свое последнее посещение Эбби казался дряхлым, словно пустыня, bàdiyat ash-shаm[8]. Он был озадачен, очень напуган тем, что происходит в других семьях. Я бы не стал рисковать ее жизнью, пока не уверился.